Приговор приведен в исполнение. Тайна забытого дела. Тени над Латорицей

— А если я докажу, что вас не было в городе и что вы ездили вместе с дедом в Лесную? Будете защищаться? Или признаетесь?

Суббота придвинул ближе к себе стопку бумаги, взял ручку и под приятное шелестенье вентилятора начал писать протокол.

— Конечно…

Запал у Василия Гущака исчез. Он устал: и жара, и бессонная ночь, и нервное напряжение — все сразу навалилось на него. Хотелось, чтобы скорее закончился допрос, чтобы этот настырный белобрысый человек с острым и въедливым взглядом наконец понял, что подозревает его ошибочно. Чтобы отпустил домой, где ждет его убитая горем мать. Ее не так печалит гибель свекра — чужого для нее человека, которого раньше она никогда и не видела и который свалился на них как снег на голову и принес беду, — как то, что забрали сына. Василий любит и жалеет ее, но даже и ей не может он все рассказать. А этот наивный следователь пытается его «расколоть».

И зачем он только приехал, этот канадский дед! Что-то темное было в его биографии. Мать говорила, что был он то ли уголовником, то ли воевал против красных и погиб в бою. Василий постеснялся расспрашивать гостя, и тайна так и ушла с ним вместе. Отец, наверно, что-то знал, но умер, когда было Василию пять лет.

— Итак, вы бродили по городу, как человек-невидимка? Вас не видел никто. Пока в одиннадцать не встретили Лесю Скорик.

В голосе следователя слышалась ирония. Василия это не задело. Ему было это безразлично. Его мучила мысль о Лесе. Поймет ли она? Сможет ли простить?

Суббота решил, что настал тот кульминационный момент допроса, когда, предъявив Гущаку вещественное доказательство, он сможет наконец сломить сопротивление студента. Следователь выдвинул ящик и молча положил на стол лист бумаги, к которому был приколот голубоватый прямоугольничек.

Василий смотрел в это время куда-то в сторону, кажется, на сейф, стоявший в углу.

— Что это? — спросил Суббота, привлекая его внимание. — Взгляните!

Василий не сразу понял, что именно показывает ему следователь.

— Билет… — ответил он еле слышно.

Суббота почувствовал, как от волнения кровь прихлынула к лицу. Сейчас, сейчас все будет решено.

— Биле-е-т! — так же тихо, почти шепотом протянул следователь и мелко задрожал, но, взяв себя в руки, добавил: — Железнодорожный…

Ему неожиданно вспомнился следователь Порфирий Петрович из «Преступления и наказания» Достоевского, который говорил Раскольникову:

«— Нет, батюшка Родион Романыч, тут не Миколка! Тут дело фантастическое, мрачное, дело современное, нашего времени случай-с, когда помутилось сердце человеческое; когда цитуется фраза, что кровь „освежает“; когда вся жизнь проповедуется в комфорте. Тут книжные мечты-с, тут теоретически раздраженное сердце; тут видна решимость на первый шаг, но решимость особого рода, — решился, да как с горы упал или с колокольни слетел, да и на преступление-то словно не своими ногами пришел. Дверь за собой забыл притворить, а убил, двух убил, по теории…»

— А билетик-то до Лесной! И дата, кажется, та самая… — сказал Валентин Суббота тоном Порфирия Петровича.

Он следил, как судорожно пытался студент Рущак проглотить застрявший в горле комок. В следующее мгновенье смуглое лицо Гущака покраснело и Василий совсем низко опустил голову.

— Да вы не прячьте глаза, не прячьте! Смотрите сюда! Нам с вами хорошо надо на все посматривать, чтобы не ошибиться. В нашем деле ошибка кровью пахнет… Так, билетик, значит, ваш? Признаете?

И опять мелькнул в памяти Порфирий Петрович, изобличающий Раскольникова: «— Ну, да это, положим, в болезни, а то вот еще: убил, да за честного человека себя почитает, людей презирает, бледным ангелом ходит, — нет, уж какой тут Миколка, голубчик Родион Романыч, тут не Миколка!

Эти последние слова, после всего прежде сказанного и так похожего на отречение, были слишком уж неожиданны. Раскольников весь задрожал, как будто пронзенный».

— Билетик у вас в доме найден, в мусоре… При втором обыске… С понятыми, вот и протокольчик… Волновались вы и разорвали его на мелкие клочки. Эксперты еле собрали, да вот — наклеили. Так что ни к чему ваши детские хитрости. Только сами себе хуже делаете. Сразу раскаялись бы — и отношение к вам было бы другим. А так за преднамеренность преступления отвечать придется, и за попытку следы замести. Впрочем, покаяться и сейчас еще не поздно. Так что же, билетик-то — ваш?

— Возможно, — выдохнул Гущак, успевший немного оправиться от замешательства.

— Нет, не «возможно», а точно!

«— Губка-то опять, как и тогда, вздрагивает, — пробормотал как бы даже с участием Порфирий Петрович. — Вы меня, Родион Романыч, кажется, не так поняли-с, — прибавил он, несколько помолчав, — оттого так и изумились. Я именно пришел с тем, чтоб уже все сказать и дело повести наоткрытую».

— Билет я не рвал, — твердо произнес Гущак.

— Что? Ну, знаете ли, это уже слишком!

Заявление Гущака было таким неожиданным, что Суббота сразу сбился с того внутреннего ритма допроса, благодаря которому он, казалось, шаг за шагом вел Гущака к признанию.