Приговор приведен в исполнение. Тайна забытого дела. Тени над Латорицей

— А что ты вспомнишь потом из своего детства?

— Что вспомню? У тебя с мамой была Ворскла, а у меня — прекрасный город, его площади, парки, дворцы, широкие бульвары. А наш садик? А Днепр?!

— Ну ладно, ладно, сдаюсь, — сказал Коваль, поняв, что говорят они с дочерью о разных вещах: она — о красоте как таковой, а он — о душе красоты, о живой душе вербы, о черных глазах терпкого терновника, о щеголихе калине, о влюбленных ежевике и боярышнике, нежный шепот которых слышен только в безлюдных местах…

12

Ивану Платоновичу Козубу тоже не спалось в эту ночь. Встреча с подполковником Ковалем взволновала его. Он тоже вспоминал о своей первой любви.

Словно пал на глаза Ивана Платоновича туман, а когда рассеялся, увидел себя старый юрисконсульт молодым человеком, вчерашним «реалистом», на фуражке которого вместо кокарды появился вырезанный из жести черно-белый знак — череп и кости, а на поясе — самодельная бомба. Увидел и весь анархистский отряд во главе с кудрявым матросом — «полоумным Христом», речи которого состояли из одной-двух фраз о боге и о революции и неизменно сопровождались стрельбой из маузера.

А потом молодой Козуб передумал и пошел работать в ревком, чтобы вылавливать своих бывших друзей.

Вспоминались ему ночные бои, неожиданные налеты, берега Ворсклы и шепот ночного леса. И Ярмарковая площадь, и на полпути до станции — выселок Колония, где жила Марийка, дочь телеграфиста Триверстова.

Эх, Марийка, Марийка! Из далеких туманов являешься ты, чтобы напомнить о себе, о молодости и о любви, о том неповторимом времени. С каждым годом, с каждым десятилетием все больше забываются черты твоего лица, тает блеск твоих глаз, все глуше слышится твой голос, и ты становишься не просто прекрасной девушкой, не просто первой любовью, а символом молодости.

В памяти Козуба встают нарядные деревянные домики, построенные железнодорожной компанией на крутом берегу Ворсклы, прямые дорожки между ними, посыпанные чистым речным песком и окаймленные выбеленными камешками. Жили в этой дачной колонии конечно же не стрелочники и не паровозные кочегары, а железнодорожные чины, долго служившие компании и вышедшие на пенсию. И, кроме них, лишь несколько инвалидов вроде Марийкиного отца, который потерял обе ноги, спасая от аварии поезд.

Попав в водоворот нового времени, молодой Козуб не забывал также о себе. В глубине души был уверен, что революция совершена и для него, чтобы и он, сын сельского фельдшера, мог сполна познать радости жизни. Революция началась в пору его возмужания, и он чуть не плакал от счастья, что все произошло так своевременно. Это чувство не покидало его ни тогда, когда он был с анархистами, ни когда от них сбежал.

И любовь красавицы Марийки тоже была для сына фельдшера одним из подарков судьбы.

Почти каждую ночь бывал он у своей любимой. Бывшие, как он острил, «одночерепники» не могли простить ему предательства. Наголову разгромленные и превратившиеся в кучку бандитов, они боялись сунуться в местечко и грабили окрестные села и хутора. Ревкомовец Козуб хорошо знал, как опасно ему выезжать в Колонию.

Однажды бандиты застали его там. Окружили домик, выбили окна, ворвались в комнаты. Иван Козуб и Марийка спали. Один из налетчиков первым же выстрелом убил Марийку, а сам «полоумный Христос» с маузером на взводе приблизился к Козубу.

— Ну, предатель! Попался. Теперь мы с тобой поговорим! В бога и в революцию!

— Неужели и меня убьешь, Петр? — испуганно пролепетал Козуб.

— В бога и в революцию! Это уж точно! Но сперва ремни из тебя вырежу!

— Так дай же перед смертью хоть перекреститься, — взмолился Козуб и, перекрестившись левой рукой, правую незаметно сунул под подушку.

Один только миг — и он выхватил наган, ударил атамана огнем в лицо и, воспользовавшись минутным замешательством среди бандитов, выпрыгнул в окно. Во дворе вскочил на коня и, как был, голый, помчался наперегонки с пулями в темную ночь.

Эх, Марийка, Марийка! Из далеких туманов являешься ты, чтобы напомнить о себе, о молодости и о любви, о том неповторимом времени. Так короток был твой век, и в одно мгновенье поселилась ты с сердце Ивана Козуба, чтобы потом исчезнуть навеки…

А жизнь между тем не останавливалась, она била ключом, и молодые силы требовали выхода. У Ивана Козуба от нетерпения, от боязни упустить свой звездный час кружилась голова. Он торопился, он спешил. Успел и повоевать, и отличиться — одним из первых ворвался во врангелевские окопы.

Ну, а потом, в мирные дни, пошел бравый кавалерист Козуб служить в рабоче-крестьянскую милицию.

Клубятся туманы времени и то наплывают на события и людей, то рассеиваются. Не спится старому юрисконсульту — слишком много теней выплывает из глубин давности и толпится у его изголовья.

13

Валентин Суббота неосмотрительно сел в кабинете Коваля в манящее кожаное кресло и почувствовал себя неудобно. Кресло искушало прижаться плечами к мягкой спинке, расслабиться, и, сердясь на самого себя, молодой следователь напрягал мышцы, чтобы не утонуть в нем.