Приют для души

Фельдшерский пункт был каким-то деревянным бараком, она такое только на старых картинках видела. Там толпились местные — тетка с синяком в пол-лица, парень с рукой в гипсе, цыганка с младенцем и еще человек пять. Они расступились, пропуская охранников, которые несли ее на руках. В голове у ней окончательно все прояснилось, только было очень страшно, когда она чувствовала, как течет кровь по лицу…

Врач оказался совсем молодым, и теперь готовился зашить ей рассеченную голову.

— Вы с ума сошли, я блондинка, а Вы черные нитки взяли! И сделайте мне общий наркоз, не надо у меня в голове ковыряться, пока я в сознании.

— Вам сейчас нельзя общий наркоз, к тому же у нас его нет. Я Вам помажу кремом специальным, Вы ничего не почувствуете.

— Вы сейчас пошутили так?! Какой крем, дайте мне наркоз, не надо меня трогать, я серьезно. Дайте мне спирта хотя бы! — она брыкалась и отталкивала врача. Конечно, страшно, что ее сейчас живую зашивать будут. Никакие доводы про героев и отважных женщин на нее не действовали.

— Женщина, наверное, в шоке, — вздохнул врач.

— Да, нет, она всегда так трещит, шейте, шейте, доктор, — один из охранников заказчика остался с ней в больнице.

— Нет, нет, пожалуйста, я честно очень боюсь… — она даже заплакала, — дайте мне хотя бы сигарету, у меня ноги от страха не чувствуются.

— Здесь нельзя курить, здесь больница, не придумывайте, Вы даже не почувствуете ничего, — у доктора явно кончалось терпение.

Она уже в голос зарыдала. Охранник прикурил сигарету и вложил ей в дрожащие пальцы. Она сделала затяжку и отключилась….

— Эй, я надеюсь, ты не собралась умереть здесь, — врач хлопал ее по щекам.

— Нет, нет, — она попыталась сесть на кушетке, — я в порядке, я же не курю просто, так противно было, что я глаза закрыла. Все, Вы меня зашили? Жить буду? — Она опять смеялась.

Рентген показал, что все кости у ней целы, и даже ушибов не было. Сотрясения мозга тоже не обнаружили. Но все тело, от макушки до пяток было черного цвета.

Хуже всего пришлось ее любимой «игрушке». На третий день после аварии, хоть врач предупреждал, а все друзья настаивали, валяться в постели ей надоело. Надев бандану, чтобы скрыть обритую наполовину голову, и темные очки, она поехала в страховую.

То, что осталось от ее кабриолета даже не поддавалось описанию. Она плакала и целовала останки своей любимицы, просила прощения и благодарила, за то, что машина спасла ей жизнь. Маленький двухместный спорткар сложился по диагонали, а мотор и вовсе вылетел на несколько метров. Ее спрашивали в Гаи и страховой, как она выбралась из горящей машины, в которой обе двери были заблокированы от перекоса.

Она была уверена, что подоспевшие заказчик с охранниками ее вытащили, но оказалось, что они подъехали, когда она лежала метрах в тридцати от горящей кучи металла. Она вспомнила про женщину с ведром, но ближайший населенный пункт был в пятнадцати километрах, а ее нашли на обочине, где, кстати, ромашки не росли, совершенно одну.

Купив дорогой коньяк, она поехала в Гаи, чтобы поблагодарить занудного гаишника, который заставил ее пристегнуть ремень и закрыть крышу.

— Дамочка, у нас на трассе людей не хватает, на кой черт нам гаишника в лесу, где пять машин в час проезжает, ставить? — дежурный засмеялся. — Это у Вас от удара, наверное, глюки. Не было там никаких сотрудников, это факт.

«Тебя Бог бережет. Иди в церковь», так ей все вокруг говорили. И повторяли, сначала через три месяца, а потом через шесть, и через год. Когда все ее последующие кабриолеты просто невероятным образом, «скидывали» ее из-за руля. Один упал с моста в реку. Второй, мирно стоял на обочине, и она из окна ресторана увидела, как грузовик, буквально, раскатал его, как катком… Третий у ней угнали. Следующие, у ней просто ломались.

В церковь она так и не зашла. Но всегда повторяла: «меня Бог любит». Правда, гонять перестала, и больше «сотни» не ездила, просто не хотелось. И начала курить.

Глава 24

— Заедем за Хусейном? — она понятия не имела, где он жил раньше Хасан, и где иногда оставался ночевать. Он, конечно, говорил, что они с братом живут в общежитии Лесгафта, но где это конкретно она не интересовалась.

Пионерская[23]. Точечные многоэтажки. Седьмой этаж. Это было не общежитие — это был в буквальном смысле муравейник. К тому же оказалось, что жили братья там, на полулегальном основании — давно закончившие тренерскую кафедру Лесгафта, они по идее должны были съехать. Но съехать было некуда, и они остались там, вчетвером с друзьями, на 12 метрах.

Две двухъярусные кровати, шкаф для одежды, две колченогие табуретки обеденный стол. Больше ничего не помещалось, если один человек стоял у стола или между кроватями, пройти другому уже было невозможно.

Она не удивилась ни тесноте, ни неустроенности, ни разбитому окну с картонкой, защищавшей от снега и ветра, ни даже тому, что полы были сгнившие, и ступать надо было очень осторожно — за ее жизнь она повидала и общежитие и коммуналки, этим ее было не напугать. Нет, ее поразило совсем другое.