Приют Грез. Гэм. Станция на горизонте

– Трикс – милая девушка. Кровь у нее была горячая, а характер легкомысленный. Об остальном легко догадаться. Она живет на чьем-то содержании. Сдается мне, Фриц, что число твоих подопечных увеличивается на единицу.

– Чем больше, тем лучше.

Они поговорили еще с полчаса и ушли.

На улицы городка спустился весенний вечер. Позеленевшая от времени башня старинного собора возвышалась над людской суетой недвижным символом вечности. Под мостом глухо урчала река. О чем? О людях. В скверах цвела весна.

Эрнст оборачивался и смотрел вслед каждой проходившей мимо девушке.

– Они так держатся, будто на голове у каждой – по невидимой короне. Это делает с ними весна.

– Тут одновременно и гордыня, и смирение. Они чувствуют, как в них пробуждается женственность. А это означает: отдавать и служить.

– Знаешь, Фриц, женщины все же намного лучше нас.

– Как это тебе вдруг пришло в голову?

– Сам не знаю. Любовь – ясное тому доказательство. У мужчины она в большей степени вожделение, у женщины – жертвенность. У мужчины примешано много тщеславия, у женщины – потребности в защите. Я имею в виду женщину, не самку.

Фриц улыбнулся:

– В юности я утверждал, что мужчина вообще не способен любить. Но потом сам же это опроверг. Нужно подняться от чисто физической плотской любви к любви духовной. Многие называют любовью обычное томление чувств. А любовь – чувство в первую очередь душевно-духовное. Из-за этого ей вовсе не надо быть платонической, блеклой и бесплотной. Но физическое созвучие должно быть лишь усилением или выражением душевного единения. Любовь – это упоение. Но не упоение плоти, а упоение душ. Я не ханжа. Но чисто плотскую любовь презираю. Высшая степень душевно-духовного единения, выражающаяся и физически, – вот что такое любовь. Возьмем, к примеру, Паульхен. Для нее любовь – это тайна за семью печатями. Но кокетничать она худо-бедно умеет. А вон и Фрид появился.

Фрид радостно подошел к ним и сердечно поздоровался с Эрнстом.

– Ну, Фрид, – заговорил тот, – с каких это пор ты торчишь здесь на променаде – выставке для школьников и девочек-подростков?

– Но ведь это такое великолепное зрелище – яркие сочные весенние краски, пестрые платья девочек, – в них персонифицируется сам месяц май. Это многообразие красок и форм, эти передвижения, сливающиеся в великой гармонии, – май объединяет все это в моей душе, я словно бы испытываю нежную ласку после трудного дня.

– Ловко выкрутился, – расхохотался Эрнст. – Мне плевать на нежную ласку. Мне больше нравится буря. Но не таится ли за твоим безличным желанием ласки со стороны зрелища куда более личностное желание – заменить зрелище на еще более нежную девичью ручку? Ведь людям свойственно искать для своих общих склонностей какое-то более частное воплощение. И воплощение твоего весеннего настроения, именуемого «май», предполагает «девиц», точно так же, как доминантсептаккорд непременно разрешается в фа мажор. В противном случае получается ложный вывод. Девицы неотделимы от мая! Или же ты специализируешься по ложным выводам?

– В детстве я любил играть на губной гармонике. Поэтому я склонен к гармонии и гармоничным воплощениям.

– Значит…

– Впрочем, мне пора… – Он залился краской и посмотрел искоса на противоположную сторону улицы, откуда некая кокетливая девчушка бросала на него такие взгляды, что вполне могли и обжечь.

– Ну, Фрид, – сказал Фриц, заметивший этот маневр, – тогда переходи на фа мажор…

Фрид рассмеялся, пожал им руки и демонстративно взял след кокетливой девчушки с косичками.

– Послушай, Фриц, я кажусь самому себе Мафусаилом: почему это я вышагиваю тут, так сказать, в одиночестве? О, черт меня побери, кто это?

Фриц поздоровался.

– Прима летней оперы.

– Элегантна!

– Неудовлетворена.

– Чем?

– Людьми и жизнью.

– В ней чувствуется порода.

– Мать у нее была русская.

– А, вот откуда ветер дует. Однако скажи-ка мне, старый греховодник, откуда ты ее знаешь?

– Мы познакомились случайно. Я писал башню собора у Заячьих ворот и целиком углубился в работу. Вдруг я почувствовал, что за мной наблюдают, какие-то странные флюиды коснулись меня. Я оглянулся и уперся взглядом в два больших черных глаза. Они улыбнулись – как-то так странно – не смогу тебе описать этот взгляд. Она хотела купить картину прямо с мольберта. Я вынужден был отказать, поскольку картина была заказана, зато пригласил ее на выставку на Мезерштрассе, где висело несколько моих картин.

– Ах вот оно что… Однако, Фриц, нечто такое в женском роде мне хотелось бы встретить нынче вечером, хотя бы ради того, чтобы просто поболтать.

– Сегодня вечером ко мне придет моя молодая приятельница Элизабет, так что сможешь сразу с ней познакомиться. А теперь идем – разопьем в честь твоего приезда бутылочку вина, запылившуюся от времени.

– Давай, и одной нам, пожалуй, не хватит. – Сразу повеселевший Эрнст продел свою руку под локоть Фрица, и они быстрее зашагали к дому.

– Так, мой мальчик, – заговорил Фриц, едва они вошли в комнату, – что будешь курить – трубку, сигары или сигареты? Выбирай сам. Я предпочитаю свою любимую трубку.