Прихоти любви

Она отвернулась от залитой солнцем дали и стала смотреть на север… Куда ни бросишь взгляд – ничего, кроме леса, зеленого леса. Только там, где дорога разрезала вершины, виднелась вдали, как на маленькой картинке, усадьба Нейгауз. Фасад дома с многочисленными окнами ярко выступал из сумрака тенистых лип. Там под наблюдением Беаты дышали суровым, строгим, но чистым воздухом.

Уже давно обе линии Герольдов не ладили между собой. Нейгаузы открыто и резко высказали свое мнение о «безбожной» страсти полковника к игре, после чего обе семьи совершенно разошлись, хотя в прежнее время члены их часто вступали в браки между собой.

Теперь всякие отношения между ними были прекращены; Лотарь и Иоахим, сыновья, а теперь главы враждующих семей, были ровесники, но избегали друг друга, и только дочери – Клодина и Беата – сошлись ближе, воспитываясь в одном институте.

Никого при дворе не удивило, когда два Герольда, неожиданно встретившись, как незнакомые посмотрели друг на друга. То были Лотарь, элегантный, остроумный офицер, и Клодина, новая фрейлина.

Надменный, гордящийся достигнутым высоким положением при дворе, красивый, избалованный и всеми превозносимый, он неприятно поразил и смутил ее. Это было перед самой его свадьбой с принцессой Екатериной, кузиной герцога. Клодине было досадно, что он со своей высоты не обратил внимания на представительницу обедневшей старшей линии своего рода. Эта линия несколько омрачила блеск древнего имени, а он присоединил к нему титул барона, пожалованный ему герцогом. Ее появление как будто набросило тень на придворное светило, и этой мысли было достаточно, чтобы заставить ее прекратить всякое общение с ним…

Каким простым и скромным казался ей родной дом при воспоминании об апогее блестящей карьеры Герольда фон Нейгауза, его свадьбе с… Она представила его себе стоящим рядом с принцессой у алтаря во всей торжественности придворной обстановки. Тоненькая фигурка невесты, совершенно утопавшая в атласе и кружевах, прижалась к нему, как будто боясь, что он и здесь может быть отнят у нее; она со страстной нежностью смотрела на него, не спуская своих черных сверкающих глаз… А он? Он был бледен, как мертвец, и сурово, почти резко произнес навсегда связывающее их «да».

Закружилась ли у него голова от счастья или его охватило предчувствие его непрочности – предчувствие того, что эти сияющие глаза через год закроются среди пальм и пиний Ривьеры, куда они должны были отправиться после свадьбы?

Принцесса умерла там в своей роскошной вилле, оставив ему дочь, из-за слабого здоровья которой вдовец остался там, пока она не окрепнет. Конечно, причина была еще и в том, что ему тяжело было оторваться от места своего кратковременного счастья. Он более не возвращался на родину; впрочем, он все равно не стал бы жить в тихом доме на горе, если б и приехал из-за границы, хоть это и было желательно для жителей Совиного дома и для сладкого мира лесного оазиса. Клодина, улыбаясь, подошла к перилам и нагнулась, чтобы посмотреть на сад, пестревший цветами и овощами на грядках. Маленькая Эльза распевала, держа в ручках куклу, завернутую в розовый плащ, и бегала по дорожкам сада. Гейнеман приколол ей на шляпку букет ландышей, а фрейлейн Линденмейер смотрела на нее из беседки, где связывала пучками спаржу для старика. Садовник продавал много овощей и цветов в соседнем городке, и выручка принадлежала ему, согласно завещанию его умершей госпожи. Теперь он шел из развалин со связкой наколотых дров, а снизу раздался густой звук часов, бивших одиннадцать. Надо было идти к плите.

– Работа не унижает! – говорил через несколько минут Гейнеман, бросая косой взгляд на закоптившуюся кастрюлю, которую Клодина ставила на плиту. – Нет, нисколько! Два или три пятнышка так же мало портят нежные руки, как не безобразит моих нарциссов земля, из которой они вышли. Но от двора герцога прямо на кухню – это все равно что поставить мои флоксы в конюшню или птичник… ах, бедняжка! Что-то сжимает мне горло, когда я смотрю на вашу работу. И если бы она была необходима! А ведь вовсе не нужна – я знаю! Бережливость – прекрасная вещь… Я не проживаю свои гроши, упаси бог!

Он бросил хитрый взгляд на тонкий слой масла, которым Клодина покрыла сковородку, чтобы изжарить пару голубей.

– Словно для монахов! – продолжал он. – Нет, мы не должны так стесняться, нет!.. Мы имеем больше, чем вы думаете, барышня.

Последние слова он произнес очень медленно, с особенным ударением. Девушка удивленно посмотрела на него.

– Разве вы нашли клад, Гейнеман? – спросила она, смеясь.

– Это зависит от того, как посмотреть, – отвечал он, качая головой, и вокруг его глаз появились бесчисленные морщинки, выдавая тайную радость.

– Не золото и не серебро. Господи, даже если бы человек ослеп, отыскивая их в развалинах, он не нашел бы ни крошки. Нет, совсем не то! То все попало в руки разбойников, сорвавших золото даже с одежды Христа-младенца. Но разве кладом обязательно должен быть горшок с деньгами или церковная утварь?..