Приключение на миллион

Молодого кабанчика зажарили на вертеле над кухонным очагом. Теперь он, блестящий от жира, лежал на деревянном блюде посреди стола. Из-под рыльца торчала запеченная картофелина. Отец Жильбер, закатав рукава своей рясы выше локтя, отрезал и раздавал монахам куски темного, со специфическим запахом, мяса, а его лицо лоснилось в свете свечей так же, как и залитый жиром бок кабана. Бокалы снова наполнились красным вином, на фаянсовых тарелках были разложены толстые ломти только что выпеченного деревенского хлеба. Если бы не два гостя в современной одежде, эта сцена вполне могла быть вписана в средневековую монастырскую жизнь.

Разговор в основном крутился вокруг сельского хозяйства: какой нынче ожидается урожай винограда, с какими погодными трудностями пришлось столкнуться, как вывести плесень с виноградных лоз в кратчайшие сроки, какие овощи этим летом сажать в монастырском огороде. За столом царила атмосфера благости и довольства — ни споров, ни повышенных голосов, ни ссор. Анна была заинтригована. Откуда они взялись, эти люди, и почему им так нравится тут жить, в этом вневременном пространстве, на сотни лет застрявшем в прошлом?

— Мы все в свое время бежали от мира денег, — рассказывал отец Жильбер. — Например, я раньше работал в «Банк Насьональ де Пари». Да и другие братья тоже все работали в крупных компаниях. Мы ненавидели нашу корпоративную жизнь. Зато очень любили вино. И вот пятнадцать лет назад мы объединили наши финансовые ресурсы и купили этот монастырь — он пустовал с военных времен, — так мы и стали монахами. — Он подмигнул Анне. — Мы такие, скажем, неформальные монахи.

Анна спросила с некоторым удивлением:

— Скажите, отец, а что, разве ни у кого из вас не было семьи? Жены, например, или детей?

Отец Жильбер откинулся на спинку стула и посмотрел в потолок, куда не доходил свет от свечей и где царила вечная тень.

— Это еще одна связь, которую мы ощущаем между собой, — сказал он. — Мы, в силу своих природных особенностей, не можем оценить достоинства женского общества. Жены — это не для нас. Напомните мне, как сейчас это у вас называется?

— Голубые, что ли? — спросила Анна.

— Ах да. Совсем не могу понять, какая связь между прелестным голубым цветом и тем, что он обозначает у вас, в миру. — Он помотал головой. — Голубые. Как нелепо. Уж лучше бы нас называли багровыми — по крайней мере, многим из нашей братии такое определение было бы больше к лицу. Впрочем, какая разница? — Он поднял свой бокал и отсалютовал им Анне. — Давайте выпьем за счастье всех цветов и видов, хорошо?

Подали сыр, который принесли завернутым в виноградные листья и со всеми церемониями развернули прямо на столе. Однако Анна и Беннетт уже не могли по достоинству оценить всех деликатесов монастырской кухни. Почти двое суток они провели без сна, и теперь их силы были на исходе. Сначала они замолчали, потом глаза их стали закрываться прямо за столом. Отказавшись от абсента домашнего изготовления, который им настойчиво предлагал брат Ив, они поплелись за аббатом в келью для гостей, расположенную в спальном корпусе. Отец Жильбер оставил им свечу и вышел, весело напомнив, что монастырская жизнь начинается с рассветом.

Келья была маленькой, просто обставленной: прорезь окна, стол, на котором стоял кувшин с водой и небольшой таз, и две узкие койки, поставленные у противоположных стен. Анна упала на одну из них, тихонько постанывая.

— Мне кажется, я совсем опьянела. — Она приподнялась и вяло посмотрела на свои ноги. — Беннетт, сделай мне одолжение, пожалуйста…

— Сбегать принести стаканчик абсента?

Анна поморщилась от одной мысли об алкоголе.

— Нет, помоги мне снять сапоги. Я сама не справлюсь.

Беннетт подергал за один тесно прилегающий к ноге сапог.

— Нет, так не пойдет, видимо, придется снимать их старомодным способом. Что же, мадам, простите, но я должен повернуться к вам спиной.

Он действительно встал к ней спиной, зажал ее ноги между своих, нагнулся и с усилием стянул один сапог.

— Беннетт, — сказала Анна сонным голосом, — ты сегодня мне так помог. Я ценю это, спасибо…

— Рад услужить. — Беннетт принялся за второй сапог.

Последовал мягкий, сонный смешок.

— Кстати, для англичанина у тебя превосходная задница…

Но когда Беннетт обернулся, она уже спала. Он нагнулся и убрал волосы с белого лба, она улыбнулась во сне, прижимаясь щекой к его ладони, как кошка. Он погасил свечу и еще минуту постоял в темноте, прислушиваясь к ее дыханию. Последней мыслью, до того как Беннетт сам провалился в темноту, было спросить отца Жильбера, нет ли у него в монастыре кельи с двуспальной кроватью.

14