Приключения англичанина

С месяц назад сэра Виллиама как представителя от пограничного региона вызвали в Лондон. На закрытом совещании при дворе обрисована была международная обстановка (апокалипсическая), собравшимся раздали свитки с наставлениями, как противодействовать тартарам на оккупированных ими территориях. На обратном пути завернул по-соседски к сэру Эдгару поделиться новостями невеселыми.

Продолжил повествование:

«Женщины тартарские тоже верхами скачут, преискуснейшие лучницы, и не щадят никого, узкими, как щелки, очами не взирая на пол, возраст или титул, и которая жесточе, та и пользуется успехом у мужей племени своего. Сии диаволицы низкорослы, широкобедры и до безобразия безгруды. Питается сей народ сырым мясом даже и собак, с жадностию разрывая руками и запихивая в рот кровоточащие куски.

За неимением животных, ежели голодны, употребляют в пищу человечину, правда, вареную. Жажду утолять способны, лакая из луж. Или отворяют вену у коня своего и высасывают столько крови, сколько надобно...»

«Что же делать? – прошептал сэр Эдгар одними устами, а перстами трепетными нацедить нацелился пива из глиняного кувшинчика, чтобы и хлебнуть с тоски, но сэр Виллиам сызнова раскашлялся (кха-кха-кха), ручищами размахался, смахнул кувшинчик со стола, натуральный медведь нортумберлендский. Сокрушив кувшинчик, улыбнулся виновато. Скакал из Лондона семь зимних дней, в один из оных и простыл на скаку.

«Уж досказывай, – угрюмо сказал сэр Эдгар. – Впрочем, тошно слушать.»

Со скрипом в вертлуге поднялся. Зрелость – не радость. Никогда крепостию телесною не выделялся, отчего и занимался непритязательно сельским хозяйством на доставшихся по наследству землях. Окрестное рыцарство на земли сии не зарилось, зная, что сам сэр Виллиам опекает безмощного соседа.

Сам сэр Виллиам был – ого, какой рыцарь. Среднего росту, однако плечист, костист, даже под кольчугою заметно, колико мускулист, на редкость бодрый старец. Спереди власы отпустил до глаз, моде придворной следуя. Ему бы, старикану суетному, пеплом главу присыпать, ведает ведь, что означает нашествие тартарское.

«Я ведь еще не был дома, – сказал сэр Виллиам. – Матильда, чаю, извелась, ожидаючи. Тряпок бабе везу воз. Поскачу, отчитаюсь, а вечерком загляну сызнова, тогда и померекаем, что делать, как быть.»

«Буду рад, – дрожащим голосом ответствовал, проводил, вялыми перебирая ногами, гостя до двери. – Нет, пожалуй, провожу тебя не только до двери, но и до границ поместья моего. Неделю не был на свежем воздухе.»

В медном зерцале на стене заметил с отвращением уж привычным: гостю по плечо, голова как одуванчик, шерстяной балахон вервием препоясан.

Спускались по винтовой каменной. Из пиршественного зала слышались клики, бряцание струн. То сын с наперсниками бился кубком о кубок. Там же, верно, и Цецилия. Не сводит с чада очарованных очес. Не в отца сынок, не оспоришь. Единственная утеха в замужестве незавидном. В свои осьмнадцать верховод юношества. С майским призывом сбирается в крестовый поход. Цецилия попустительствует вакханалиям, перемигивается с юными бражниками, то и дело удаляется с иными в закутки под предлогами, ну, например: «Томас, деточка, в коридоре светоч потух, запали, сделай милость, я покажу, где!» или «Майкл, мальчик мой, проводи в кладовую, одной боязно, там мыши!»

Когда шествовали мимо пиршественного зала, она и высунулась, краснощекая, с глазами блестящими, свеща в руке сияла.

«Сэр Виллиам, уже уезжаете? Что так быстро? Не рассказали о жизни столичной...» - пошатнулась, ноги расставила как... как... ть-пфу!

И не ведает, что конец света приблизился. Ну, а коли доведается, что тогда? Все равно не поверит. Ведь женщина.

Надеялся, что, будучи увлечена общением с молодежью, вернется она в пиршественный зал. Цецилия однако не отстала, вышла следом во двор. На морозе нимало не поеживалась в тунике с вырезом. Ухмыляясь, изрыгала в лицо сэру Виллиаму клубы винного пара. Двусмысленную свещу держала в кулачке торчком - безвидным было пламя при свете зимнего полдня.

Покуда валеты седлали коней, сэр Виллиам повествовал потешное о жизни столичной, перемежая хохот кашлем, но сэр Эдгар не слушал. Озирал на прощание тесный дворик: стены из глыб, дубовая скамеечка, тополь с желтою кроною (не облетела пока еще)...

Выехали из ворот, сэр Виллиам заторопился к Матильде младой, каковую сделал хозяйкою замка сразу по смерти жены предыдущей, а сэр Эдгар направился в сторону леса. К морю не хотелось, ветреный выдался день. И раздражало: верещатники уж очень сребрятся, больно глазам. А в лесу полутемно, с изморозью изумрудно, и не холодно, а вот как раз хорошо.

Не будучи храбрецом, прогуливаться любил все же в одиночестве. Лес по обочинам был вырублен, и сэр Эдгар успевал загодя заметить встречного. Тотчас поворачивал обратно. Стыдился, конечно, трусости своей, но супротивление оказывать не умел, – никогда не брал в руки меч, даже деревянный учебный. Усталым себя чувствовал, сколько себя помнил. Сызмала донимали приступы тошноты, неурочное мочеиспускание. Словом, не боец, не воин.