Приключения английского языка

Предполагается, что за 300 лет, последовавших за Норманнским завоеванием, английский язык пополнился 10 000 французских слов. Они вошли в язык не одновременно (хотя слова власти и закона были навязаны без промедления): 1066 год открыл французской лексике русло, по которому та бурным потоком устремлялась в английский язык до XIV века и с тех пор периодически продолжает пополнять его. Первыми пришли и закрепились battle (битва), conquest (завоевание), castle (замок), arms (оружие), siege (осада), lance (копье, копьеносец) и armour (доспехи). В наши дни они кажутся такими же английскими, как ground (земля) и blood (кровь), sword (меч) и

son (сын). Девиз нового правления — Honi soit qui mal y pense («Злом воздастся тому, кто помыслит о зле»). Норманны пришли к власти, и их язык описывал введенный ими новый порядок.

За следующие 300 лет французские слова, заимствованные и ставшие «своими», заявили о своем главенствующем положении в сфере искусства, архитектуры и строительства, религии, моды и развлечений, продуктов питания и напитков, правительства и управления, семейной жизни, законодательства, науки и образования, литературы, медицины, верховой езды и охоты, военной и социальной иерархии.

Как удалось английскому языку пережить вторжение, осуществленное по воле тех, кто требовал бескомпромиссного повиновения? Для хоть сколько-нибудь честолюбивых англичан и англичанок единственным способом приобщиться к власти или культуре было освоение французского языка, в то время как английский был оставлен для кухонных надобностей.

Но даже на кухне было небезопасно. Из французского сюда пробралось почти пять сотен слов, связанных с едой и ее приготовлением. В любом городе (англ. city — от фр. cite) были разносчики (porters — portiers), торговавшие, скажем, рыбой. Французская лексика была в семге (salmon — от saumoun), макрели (mackerel), устрицах (oysters — oistres),

камбале (sole); или в мясе: свинине (pork — от pore), сосисках (sausages — saussiches), беконе (bacon); или во фруктах (fruit) — апельсинах (oranges — orenges), лимонах (lemons — limons) и даже в винограде (grapes — grappes). Она был нужна для тортов (tart — tarte) и печенья

(biscuit), появлялась в сахаре (sugar — sucre) и сливках (cream — cresme).

Если вы зайдете в restaurant и попросите menu (эти французские слова вошли в язык в XIX веке, а внедрение терминов, относящихся к продуктам питания, продолжается до сих пор), то наверняка обнаружите слова, пришедшие в средние века. Fry (frire, жаркое или картофель фри), vinegar (vyn egre, уксус), herb (herbe, кухонные травы), olive (olive, маслины), mustard (moustarde, горчица) и, главное, appetite (apetit,

аппетит). Вы сядете за стол (table), на стул (chair), будете есть вилкой (fork) из тарелки (plate) — все это либо французские слова, либо слова, которые приобрели свое современное значение под влиянием французского.

Такая плотность размещения заимствований была характерна для всех вышеперечисленных категорий и всегда наблюдалась на стратегически важных позициях. Язык французов был не менее беспощадным и стратегически прозорливым, чем их армия: он находил способы завладеть английским языком так же, как армия нашла способ завладеть землями.

К ситуации как нельзя более подходило понятие «Страшный суд». Через 20 лет после битвы при Гастингсе Вильгельм разослал своих людей по всему королевству с целью инвентаризации и учета. Монахи в Питерборо в то время все еще вели записи об исторических событиях в «Англосаксонских хрониках» и с неодобрением отметили, что ни один клочок земли не избежал учета, «ни даже бык, корова или поросенок». Вильгельм претендовал на всё.

Существует два тома «Книги Страшного суда» (меньшая из них, охватывающая отчет из Восточной Англии, названа «Малой книгой Страшного суда»), демонстрирующих всю полноту норманнского охвата английской территории и влияния на язык. Полстраны было в руках лишь 190 человек, и всего 11 человек управляли половиной этой территории.

Вот некоторые из них: Одо, епископ Байё, и Роберт де Мортен (оба были единокровными братьями Вильгельма); Вильгельм де Варенн; Роджер де Моубрей; Ричард Фиц-Гилберт; Жоффруа де Мандевиль; Вильгельм де Бриуз.

Ни один из них не говорил по-английски.

«Книга Страшного суда» была написана на латыни, дабы подчеркнуть ее юридическую значимость: предполагалось, что английский язык для этого был непригоден.