Я закончил чтение второй своей поэтической вещички и посмотрел на Альфреда Соломоновича. Его некогда розовощекое лицо стало бледным, как у мертвеца, и было усеяно крупными каплями пота. В какой-то момент мне даже показалось, что он начал задыхаться, но я на это не обратил внимания, и со свойственным только мне энтузиазмом начал чтение своего третьего произведения:
Не жалею, не зову, не плачу
Молчать! Заткнись! – неожиданно перебил меня своим диким криком Альфред Соломонович. – Это убожество! Как ты мог? Как ты мог? Это же Есенин!
Да это не Есенин, Альфред Соломонович, это я! – опешил я от его неадекватности поведения. – Вы, пожалуйста, дослушайте до конца мою третью вещь!
Вон! Вот отсюда со своими похабными вещами! Я вас больше не хочу видеть, такие, как вы – бич нашей литературы! – не унимался он.
Из редакции я выходил, неся в душе два чувства – негодования и унижения, реально осознавая, что таланту у нас пробиться сложно, а подчас и совсем невозможно.
Знакомство с новым напарником
Явившись на работу, как обычно с опозданием, и получив от Саныча по полной, я спросил:
А кто со мной будет работать вместо моего покалеченного напарника?
Пойдем на КПП и я познакомлю тебя с твоим новым напарником, – сказал Саныч и открыл дверь на КПП.
Войдя вслед за Санычем на КПП, я увидел сидящего на стуле высокого худощавого мужчину лет за шестьдесят, сильно смахивающего на известного литературного персонажа – Дон Кихота. А его длинный острый нос и залысина на седой голове добавляли к его портрету определенную комичность.
При виде меня и Саныча старик не спеша встал со стула, протянул мне руку и представился:
Никодим Афанасьевич Прибрёхин, это самое!
Федор Львович Пугайло, эт самое! – представился ему я, тоже почему-то добавив «эт самое».
Мы крепко пожали друг другу руки.
Ну вот вы и познакомились, а теперь пора и приступать к работе! – дал команду Саныч.
А как мы сможем, Саныч, работать, если я не знаю – кто из нас старший смены?! – недоуменно развел руками я.
Ну, конечно, теперь старшим смены будешь, Пугайло, ты. Ну, как я могу старшим смены назначить Никодима Афанасьевича, если он на нашем объекте ничего не знает.
«Всё возвращается на круги своя», – подумал я и расплылся в довольной улыбке.
Неприятный разговор
Наступил вечер моего первого дежурства с новым напарником Прибрёхиным, когда на огромной опустевшей территории депо остались только он, я и стая деповских дворняжек.
Мы сидели на КПП и не торопясь пили чаёк.
А какие тебе, Федя, эт самое, женщины больше нравятся – блондинки или брюнетки? – неожиданно спросил Прибрёхин.
А тебя что, Афанасьевич, в твоём возрасте еще женщины интересуют?
Да разве, Федя, это возраст, эт самое, всего то шестьдесят три годка?!
Ну, да, Афанасьевич, твой возраст – это возраст расцвета охранника!
Тут я погорячился! А если выбирать между блондинками и брюнетками, то я выбираю женщин постарше.
А чем же тебя так, Федя, эт самое, бальзаковский возраст привлекает? – не унимался Прибрёхин.
Мудростью жизненной, – ответил я и закурил.
А у вас здесь что на КПП курить, эт самое, разрешается? – долбал меня вопросами новый напарник.
Разрешается, пока Саныч не видит.
Если ты, Федя, не бросишь курить, то скоро тебе и женщины, эт самое, не нужны будут.
Прибрёхин тронул наболевшее и разволновавшись я сразу же закурил вторую сигарету.
Заметив это, нудный старик продолжил:
Да, с таким количеством поглощаемого никотина ты, эт самое, и годика, как мужик не протянешь.
От последних слов глупого Прибрёхина я поперхнулся дымом и сильно закашлялся.