Приключения Джона Дэвиса

Затем мы развязали орлу лапы, освободили ему голову, и команда восхищенными криками приветствовала нашего благородного пленника. С разрешения капитана он остался на борту; через неделю Ник стал ручным, как попугай.

В Плимуте я доказал свою ловкость во время похода в Уэлсмут; в шторм я продемонстрировал свое мужество, обрезав грот-бом-брамсель; сейчас я показал свою меткость, одним выстрелом из пистолета ранив орла в крыло. Отныне никто на борту «Трезубца» не посмеет смотреть на меня как на ребенка или новичка. Теперь меня станут считать мужчиной и моряком.

Мистер Стэнбоу по-прежнему питал ко мне самое дружеское расположение и, не задевая самолюбия моих товарищей, проявлял его как только мог. В мистере Бёрке же, напротив, я, похоже, возбуждал откровенную неприязнь. Впрочем, мне выпало это несчастье наравне со всеми, кто принадлежал к аристократии, и, следовательно, ничего не оставалось, как предоставить событиям идти своим чередом. Я удвоил служебное рвение и за все время стоянки на рейде не подал Бёрку ни малейшего повода подвергнуть меня взысканию. Надо полагать, он отложил это до других времен.

Уже около месяца мы находились в Гибралтаре, ожидая инструкций из Англии, когда на двадцать девятый день были замечены маневры какого-то судна, готовящегося войти в порт. Это был сорокашестипушечный фрегат «Сальсетта» его британского величества, и никто не сомневался, что долгожданные распоряжения находятся у него на борту. Экипаж обрадовался — и матросы и офицеры уже начали порядком уставать от той жизни, что мы вели на этой скале. Так оно и оказалось: тем же вечером желанные депеши были доставлены капитаном «Сальсетты» на «Трезубец». Кроме приказов, из Адмиралтейства прибыло и несколько частных писем. Одно из них предназначалось Дэвиду, и мистер Стэнбоу, лично разбиравший почту, вручил его мне для передачи адресату.

За все время двадцатидевятидневной стоянки Дэвид ни разу не воспользовался позволением сойти на берег; несмотря на уговоры Боба и его товарищей, он неизменно оставался на борту, мрачный и молчаливый, выполняя, однако, свои обязанности столь умело и расторопно, что мог бы сделать честь профессиональному матросу. Я нашел его в кладовой за починкой поврежденного штормом фока и протянул ему письмо. Едва взглянув на конверт, несчастный цирюльник вскрыл его с такой поспешностью, что стало ясно, какую огромную важность он придает заключенному в нем листку. Пробежав первые же строчки, Дэвид побледнел, его губы дрогнули и стали белыми, как та бумага, что он держал в руках; крупные капли пота скатились по лицу. Дочитав письмо, он сложил его и спрятал на груди.

— Что в этом письме, Дэвид? — спросил я.

— Ничего для меня неожиданного, — ответил он.

— Однако оно потрясло вас.

— Как ни готовься, удар есть удар.

— Дэвид, — попытался я убедить его, — доверьтесь другу.

— Сейчас нет друга, который мог бы мне помочь. Все же благодарю вас, мистер Джон, и никогда не забуду, что вы и капитан сделали для меня.

— Ну-ну, Дэвид, мужайтесь!

— Что ж, как видите, мужества мне не занимать, — ответил Дэвид, вновь принимаясь зашивать разорванный парус.

Да, мужеством он, бесспорно, обладал, но оно порождалось отчаянием, а не смирением. Я поднялся к капитану, преисполненный непреоборимой грусти, которая охватывала меня всякий раз после встречи с этим несчастным. Я хотел поделиться с мистером Стэнбоу своими опасениями за Дэвида, но он заговорил первый:

— Мистер Дэвис, сейчас я обрадую вас. Мы отплываем в Константинополь для поддержки нашего посла, мистера Эдера, который уполномочен от имени английского правительства сделать предупреждение Высокой Порте. Вам предстоит увидеть Восток, землю «Тысячи и одной ночи», вашу давнюю мечту. Возможно, вы увидите ее в пороховом дыму, но мне кажется, от этого она не станет для вас менее поэтичной. Сообщите это известие экипажу, и пусть каждый приготовится к отплытию на закате.

Капитан не ошибся. Более приятной новости трудно было и ожидать; все прочие мысли вылетели у меня из головы, и я был озабочен лишь тем, чтобы как можно точнее передать старшему помощнику распоряжения, связанные с отплытием. Со времени истории с Дэвидом капитан почти никогда не обращался лично к мистеру Бёрку, избрав меня для роли посредника. А мистер Бёрк, заметив, что капитан Стэнбоу явно избегает общения с ним, отнюдь не сделался со мной более любезным. Однако, поскольку я, разговаривая с ним, неизменно придерживался строго уважительных норм служебной дисциплины, он отвечал мне привычной холодной и принужденной вежливостью.