Приключения Кавалера и Клея

Тот купальный халат, манжеты которого были обстеганы толстой черной нитью; тот радиоприемник готических очертаний, чья круговая шкала, подобно атласу радиоэфира, носила на себе названия мировых столиц; те кожаные мокасины с вышитыми бисером вигвамами на носках — все эти вещи Джо уже не суждено было увидеть снова. Банальная, казалось бы, мысль, и все же время от времени она странным образом заставала его врасплох и капитально расстраивала. Это был сущий абсурд, и все же под уже данным Джо опытом этого мира, в каком-то глубоком докембрийском пласте, лежало ожидание, что в один прекрасный день (вот только когда?) он вернется к самым ранним главам своей жизни. Все это было где-то там, ожидая его. Он непременно вернется к сценам своего детства, за приготовленный к завтраку стол в квартире неподалеку от Градчан, к восточному великолепию раздевалки в «Милитар унд Цивилшвиммшуле»; не туристом на руины, а совершенно реально; не посредством какого-то колдовства, а самым что ни на есть обыденным образом. Это убеждение вовсе не было чем-то рациональным, и даже не то чтобы Джо всерьез в это верил, однако невесть как оно все же там было подобно какой-то ранней и весьма фундаментальной ошибке в понимании им географии (вроде твердой уверенности, что Квебек лежит к западу от Онтарио), которую никакой объем последующего исправления или опыта никогда не мог до конца стереть. И теперь Джо осознал, что именно такая разновидность совершенно безнадежного, но неустранимого убеждения лежала в самом сердце его неспособности потратить деньги, скопленные им за все эти годы в Кредитном союзе сценических работников Ист-Сайда. Где-то в своем сердце или там, где вскармливались подобные убеждения, Джо твердо верил, что кто-то — его мать, дедушка, Бернард Корнблюм — по-прежнему, несмотря ни на что, может вдруг объявиться. Нечто подобное постоянно происходило. Те, о ком сообщалось как о расстрелянных в гетто Лодзи или унесенных тифом в концлагере Зелендорф, вдруг оказывались владельцами бакалейных лавок в Сан-Паулу или стучались во входную дверь дома своего сводного брата в Детройте. Да, хилые и постаревшие — неузнаваемо изменившиеся или обезоруживающе прежние на вид, — но живые, живые!

Джо вернулся в дом, повязал галстук, надел пиджак и снял с крючка на кухне ключи от машины. Поначалу он не был уверен, куда собирается ехать, но затем запах моря вдруг помедлил у него в носу, и у Джо возникло смутное понятие о том, что он просто возьмет машину, съездит на часок к Файр-Айленду и вернется раньше, чем кто-то узнает, что он вообще уезжал.

Мысль о вождении также безумно возбудила Джо. С того самого момента, как он ее увидел, машина Сэмми и Розы вызывала у него живейший интерес. Самыми счастливыми минутами Джо за всю войну были три краткие поездки, совершенные им за рулем джипа у бухты Гуантанамо. Это было дюжину лет назад; Джо от всей души надеялся, что не забыл, как крутить баранку.

Он без проблем выбрался на Трассу-24, но умудрился проворонить поворот на Ист-Айслип, и прежде чем это до него дошло, он уже ехал в город. В машине пахло губной помадой Розы и кремом для волос Сэмми, а еще — солоновато-шерстяными остатками зимы. Довольно долго на дороге вообще никого не было, а потому, встретив первых путников, Джо ощутил с ними родство, пока они по свету своих фар следовали во тьму на западе. По радио Розмари Клуни пела «Эй, там», а когда Джо крутанул ручку, вездесущая Розмари никуда не делась, только сменила мотив на «Этот старый дом». Джо опустил стекло, и порой снаружи доносился шелест трав и жужжание ночных жуков, а порой — рев поезда. Ослабив хватку за руль, Джо вскоре потерялся в наборах хитов и рокоте «прямой восьмерки» «Радио-Чемпион». Вскоре Джо осознал, что прошло немало времени, в течение которого он решительно ни о чем не думал — и меньше всего о том, что он собирается делать, когда доберется до Нью-Йорка.