Приключения Кроша. Каникулы Кроша. Неизвестный солдат

– Когда вошли немцы – это было в сентябре сорок второго года, – у нас были два солдата. Эти или нет – не помню. Немцы всех нас выселили и разместили на улице свой штаб. А солдаты наши, как увидели, что в город вошли немцы, исчезли.

– Исчезли? – переспросил я.

– Исчезли, – подтвердила старушка. – Я не успела оглянуться, как они исчезли. Растаяли в воздухе.

– Мистика! А вы не слышали про солдата, который разгромил немецкий штаб?

– Слышала… Но немцы его убили, кажется.

– Мог это быть один из ваших двух солдат?

Она пожала худенькими плечиками:

– Мог и быть, мог и не быть, я этого не знаю.

И тут вмешался молчавший все время Слава:

– А почему я ничего не знаю об этой истории?

В семье Агаповых мне понравились все, кроме вот этого самого Славки. Он мне сразу не понравился. Молодой очкарик, к тому же толстый, обычно ассоциируется с каким-нибудь добродушным увальнем вроде Пьера Безухова. А если очкарик худой, то с каким-нибудь болезненным хлюпиком типа… Не приходит на память тип… Во всяком случае, очки, свидетельствуя о каком-то изъяне, о физическом недостатке, придают их обладателям обаяние человечности, некоей беспомощности. Я не мог бы себе представить, скажем, Гитлера, Геринга или Муссолини в очках. Но если в очках хам, то он из всех хамов – хам, из всех нахалов – нахал, я в этом много раз убеждался. У таких очки подчеркивают их хищную настороженность. Их скрытое за стеклами коварство.

Вот таким очкариком и был Слава. И он спросил довольно капризно:

– А почему я ничего не знаю об этой истории?

Бабушка развела руками:

– Война была, стояли солдаты, ушли, ничего такого особенного.

– Как же ничего особенного – штаб разгромил, – возразил Слава.

– Я ведь не видела, кто разгромил штаб.

Бабушка не так проста – дает сдачи нахальному внуку.

Тогда внук обратился ко мне:

– Для чего вы ведете розыск?

Я коротко его проинформировал.

– Значит, вы с дороги, у Воронова работаете. Понятно.

Есть люди: упомяни при них какое-нибудь учреждение, они тут же назовут фамилию его начальника. Будто этот начальник их ближайший приятель или даже подчиненный.

– Да, кажется, фамилия нашего начальника Воронов, – небрежно подтвердил я.

– А я думал, ты из школы, – уж совсем пренебрежительно и притом «тыкая», объявил Слава.

– Нет, – возразил я. – Мы на практике, с четвертого курса автодорожного института.

– Сколько же вам лет, когда вы успели? – удивилась Агапова-бабушка.

– Меня приняли в институт досрочно, как особо одаренного дипломанта Всесоюзного математического конкурса.

– Строите дорогу, – сказала Агапова-мать, – неужели нельзя было заасфальтировать хотя бы главную улицу?

– А зачем? Сносить будут ваш город.

Все ошеломленно уставились на меня, даже индифферентная Наташа. Но меня понесло. Меня раздражал самоуверенный Слава, его очки, их хищный блеск.

– Теперь установка на города-гиганты, – продолжал я, – а у вас ни промышленности, ни индустрии, ни легкой, ни тяжелой. Свет и тот выключают в одиннадцать часов. Юмор.

– Наш город, – сказала Агапова-мать, – древнее Москвы, здесь была крепость, защищала Русь от кочевников.

Она сказала это с достоинством и обидой за свой город. Мне сделалось стыдно.

– Мама, не беспокойся, – иронически заметил Слава, хищно косясь на меня своими очками, – молодой человек фантазирует.

Мне надоела эта бодяга:

– Может быть, все же вспомните, кто из солдат был у вас?

Бабушка снова рассмотрела фото, развела руками:

– Нет, не могу вспомнить.

Агапова-мать взяла фотографию:

– Дай-ка я посмотрю.

Она тоже долго смотрела на фотографию, потом показала на старшину:

– По-моему, этот. Второго не помню, а этот был.

– Тебе тогда было двенадцать лет, – напомнила бабушка.

– И все равно помню. Такой был молодой, красивый. Он у меня промокашку попросил.

Я привстал.

– Промокашку?!

– Да. Я делала уроки, и он или его товарищ, в общем, кто-то из них попросил промокашку, и я дала.

– Почему вас так поразила промокашка? – спросил Слава.

Вместо меня ответила Наташа:

– Среди вещей солдата есть промокашка.

Это были первые и последние слова, произнесенные ею за весь вечер.

10

Наташа не позволила проводить себя. Я один побрел к дедушке.

Жаль, хорошая девчонка. Но что поделаешь: опаздываю. Все девчонки уже разобраны. Тем более хорошенькие.

Я шел по ночным, темным улочкам Корюкова, по узенькому-узенькому асфальтированному тротуару, недавно положенному – пять лет назад тут были деревянные тротуары. Фонари не горели. Только в редких окнах мелькал свет.

Есть что-то особенное в маленьком ночном городке, в спящих деревянных домишках, в этой темноте и безлюдности, какая-то таинственность и первозданность мира.

Такой же темной ночью здесь прятались наши солдаты. А потом вышли на улицу, к этой школе, там размещался немецкий штаб, гранатами разгромили его. Их убили, закопали в землю, и никто не знает их фамилий, никто не знал бы даже об их могиле, если бы бульдозер Андрея случайно не наткнулся на нее.