Приключения Кроша. Каникулы Кроша. Неизвестный солдат

– Из этих пяти только он один и мог разгромить штаб. Остальные шоферня – они и гранаты не умеют бросать.

Но все также согласились, что надо точно выяснить и зря молодой Агапов так торопится. В объяснение его торопливости тот же Маврин выдвинул неожиданную версию.

– Выдали они нашего солдата, вот и заметают следы.

– Да нет, – решительно возразил я, – никто никого не выдавал, это вполне порядочные люди, там совсем другое.

Однако нелепое предположение Маврина оказалось предметом нашего спора.

– Все могло быть, – сказал Андрей, – в войну все было. На его месте любой бы торопился.

– Я бы не торопился, – возразил я. – Если бы кто-нибудь сказал про моего отца, что он предатель, я бы просто дал этому человеку по морде.

– А если бы к этому были доказательства? – спросил Юра.

– Я бы сказал: пожалуйста, давайте их обсудим, давайте исследуем историю каждого из пяти солдат, чтобы все было абсолютно ясно. Я бы не торопился.

– А если Славик не верит своей бабушке? – настаивал Юра. – Сейчас она хорошая, а двадцать пять лет назад испугалась немцев. Вот он и не хочет никакого исследования. Хочет доказать, что их солдат разгромил штаб, а потому, значит, они его не выдали.

– Это ты брось! – вмешался Маврин. – Раз выдали немцам нашего солдата, то и нечего защищать.

– Что же ему, родных предавать? – возразил Юра.

При всей нелепости мотива спор начинал приобретать остроту.

Я сказал:

– Отца нельзя предавать. Отцу надо верить.

– Но исторические факты?! – возразил Андрей.

– Я не хочу знать никаких исторических фактов, – закричал я, – сын не может предавать своего отца! Если мы не будем верить в своих отцов, тогда мы ничего не стоим.

– Чего ты кричишь! – сказал Андрей. – Разобраться надо, а ты кричишь. На свете есть подлецы, у подлецов есть дети. Что же этим детям – защищать своих отцов-подлецов?

Вопрос был поставлен коварно. Все смотрели на меня, ждали моего ответа. И во взгляде Люды я заметил что-то такое особенное. Видно, неважно у нее сложилось с родителями.

– Говорите что хотите, – сказал я, – но я убежден в одном: сын не может быть судьей своего отца. Если мой отец преступник, я не могу быть его защитником. Но я не могу и быть его обвинителем. Пусть его судит суд, общество, пусть его вина падет и на меня, и позор пусть падет на меня. Если я не сумею жить с этим позором, я умру.

– А он дело говорит, – заметил Андрей.

Юра скривил губы:

– В теории все выглядит красиво.

– Между прочим, – опять сказал я, – эти пять солдат считаются исчезнувшими при загадочных обстоятельствах, по их делу велось следствие. Возможно, их родным сообщили, что они дезертиры. Мы здесь похоронили героя, разгромившего немецкий штаб, а его сын ходит по свету с мыслью, что его отец дезертир. Должен он этому верить? Нет, не должен! Дезертир! Докажите, что он дезертир! Покажите этого дезертира! Где он сейчас? Если мы не верим в своих отцов, то и не должны искать их могил.

Я никогда не произносил таких длинных речей. Но что-то очень возбудило меня в этом разговоре.

Люда встала и, не говоря ни слова, ушла в свой вагончик.

22

Председатель сельсовета шел по широкой деревенской улице. По обе ее стороны стояли большие бревенчатые черно-серые избы под тесовыми крышами, кое-где поросшими зеленым мохом.

Село стояло на горе, огороды тянулись по ее склону до самого берега, где сушились на подпорках сети, покачивались на воде лодки, привязанные к врытым в землю столбикам.

Могучая река, широко и быстро огибая острова и устремляясь в бесчисленные протоки, несла свои светлые, прозрачные воды. Над рекой нависали высокие скалы, обрывы, усеянные гранитными россыпями, прослоенные бурыми, желтыми, серыми известняками, обнажившими первозданное строение земли. За скалами вздымался в гору сплошной, бескрайний, непроходимый лес – тайга.

На лице председателя было важное и озабоченное выражение человека, сознающего и значительность своей должности, и необычность предстоящего дела. И чем ближе подходил он к дому Бокаревой, тем суровее становилось его лицо. Хоть был он молод и председательствовал всего год, он твердо усвоил правило: чем сложнее вопрос, тем официальнее надо выглядеть, особенно если имеешь дело с женщиной.

Дом Бокаревой ничем не отличался от других домов в селе: выходил на улицу торцом, окна в резных наличниках, выкрашенных фиолетовой краской, крыльцо во дворе, огороженном плотным забором из вертикально поставленных досок и вымощенном тоже досками, с пустыми надворными постройками и развешанной для сушки рыбой.

И внутри изба эта была такой же, как и другие избы. Большая горница, за ней спальня. В переднем углу божница – полочка с иконами, в другом – угловик с зеркалом и вышитым полотенцем, на стене фотографии, за перегородкой кухня. У печки хлопотала хозяйка Антонина Васильевна Бокарева, маленькая старушка лет семидесяти, а может, и больше.

– Здравствуйте, Антонина Васильевна, – сказал председатель официально и вынул из портфеля бумагу, – письмо получено насчет сына вашего, Дмитрия.

Антонина Васильевна улыбнулась, подняла палец к уху, показала, что плохо слышит.