Приключения, почерпнутые из моря житейского

– На выписку!

– Неужели?

– Ну, брат, смотри же! держи слово честно! – шепнул рябой острая бородка, известный нам Тришка.

– Смотрю! – отвечал Дмитрицкий.

– То-то; а не то, брат… Знаешь?

– Знаю!

– Да помни урок, что твой тятенька-то не тово…

– Не бойся!

Дмитрицкий отправился за старостой к смотрителю; квартальный взял его под расписку и отправился с ним в дом Василья Игнатьича.

– Как же это так вы изволили попасть в тюрьму? сын такого почтенного человека, – начал квартальный беседовать дорогой.

– Что ж делать! – отвечал Дмитрицкий, – ужасный случай! счастье, что еще не убили.

– Каким же это образом случилось?

– Как случилось! Подробностей, как и где, я вам не буду рассказывать; тут не просто шайка разбойников действовала… Представьте себе, что меня опоили чем-то, кругом обобрали, заковали как преступника, и я очнулся в тюрьме. Потом вывели на очную ставку с какой-то женщиной, которая доказывала, будто я вместе с ней грабил!… Просто сон! Я по сю пору очнуться не могу!

– Удивительное дело! – сказал квартальный. – Что ж, вы подадите просьбу?

– Просьбу! Мне шепнули, что если я задумаю искать, так чтоб уж заживо велел отпеть себя.

– Удивительное дело!

Удивление продолжалось до самого подъезда к огромному дому, у которого ворота были заперты. Насилу достучались…

– Кого надо? – спросил дворник.

– Иван, это ты? – крикнул Дмитрицкий.

– Кто спрашивает?

– Не узнал!

– Да кто такой?

– Ну, отпирай! – крикнул Дмитрицкий.

– А вот я доложу Василью Игнатьичу.

– Отпирай! не узнал Прохора Васильевича.

– Ой ли? Ах ты, господи!

Дворник отпер калитку и отступил перед квартальным.

– Здорово, Иван!

– Прохор Васильевич!

– Беги, скажи скорей тятеньке.

– Бегу, бегу!

Дворник убежал вперед, а квартальный с Дмитрицким вслед за ним вошел по темной лестнице.

– Куда ж тут, вправо или влево? – спросил квартальный, – вам известнее.

– Да тут такая темнота, что я не знаю, где право, где влево.

Но навстречу нежданным гостям вышел в сени кто-то вроде приказчика со свечкой в руках.

– Пожалуйте-с! – сказал он, освещая путь чрез переднюю в маленькую залку.

– Где тятенька? – спросил Дмитрицкий.

– А вот пожалуйте, пожалуйте в гостиную.

«Егор Лукич это или Антип Григорьич? или ни тот, ни другой? – подумал про себя Дмитрицкий, – что он меня не величает?»

– А где ж Егор Лукич?

– Они, сударь, на ярмарку поехали, а я покуда вместо их, – отвечал приказчик, ставя на стол свечку и кланяясь гостям.

– То-то, я вижу, не узнаешь меня.

– То есть, как не узнаю-с, с позволения доложить, батюшко?

– Да так, не узнал меня; ты у тятеньки, верно, недавно?

– Ах, господи! мне и невдогад! Простите, батюшко, Прохор Васильевич, не оставьте своими милостями… недавно, сударь, недавно…

– Как по имени и отчеству?

– Евсей Савельев, сударь… Прохор Васильевич… Ах, да вот и Василий Игнатьич.

– Тятенька! – вскричал Дмитрицкий, бросаясь на шею к вошедшему старику, которого седые волоса подстрижены были в кружок по-русски, лицо рыжевато-красное, глаза подслеповатые, сюртук до полу.

– Постой, постой, брат Прохор, постой! С тобой, брат, мы еще рассчитаемся!

– Тятенька! – повторил Дмитрицкий, сжав еще крепче в объятиях своих старика.

– Да убирайся, говорят! эка! задушил! Покорно прошу, извините, что шелопай-то мой побеспокоил вас, – сказал Василий Игнатьич, обращаясь к квартальному.

– Мне велено только отдать вам с рук па руки.

– Покорнейше благодарю; такой казус произошел, что стыдно сказать!… Ты ступай, брат, в баню сейчас, благо затоплена; обмой грехи-те свои… а потом я тебя попарю… слышь?… – крикнул Василий Игнатьич сердито и не обращая глаз на мнимого сына.

– Пойдем, Евсей Савельич, – сказал Дмитрицкий.

– Пойдемте, пойдемте, батюшко.

– Да, пожалуйста, спроси чистое белье; да тут платье мое должно быть старое.

Покуда Василий Игнатьич побеседовал с квартальным, попотчевал его чаем и отпустил с благодарностью за доставление сына, Дмитрицкий возвратился из бани, разгоревшись, причесав волоса, как следует скромному купеческому сыну, и облеченный в английский сюртук из гардероба Прохора Васильевича.

– Тятенька!… – вскричал он снова, бросившись на.шею старику.

– Эк ты, брат, отделал себя! В два года лет десять положил на кости! Смотри-кось, то ли ты был? смотри-кось на портрет-то свой! а? Ну, рассказывай!

Дмитрицкий сел подле Василья Игнатьича, закрыл глаза рукою и молчал.

– Что молчишь-то? а? Экова балбеса уродил, а толку мало!… Где девал деньги-то? а? говори!… Машины-то привез? фабрику-то завел?… Эка отличная фабрика! Напрял ниток с узлами! ай да сынок!

– Тятенька, если б вы знали, какая беда, тово… случилась со мной!… Такие мошенники… надули меня!

– Надули? не морочь, брат!

– Ей-ей, тятенька! хоть образ со стены сниму!… Я заказал машины в Англии, половину денег вперед отдал…, сперва водили, водили с полгода: все еще не готовы, говорят; а тут вдруг пропал мастер… Я подал прошение, а мне говорят, что такого мастера в Лондоне нет… что мне делать, думаю: тятенька меня убьет…

– А сколько денег-то вперед дал?

– Пятьдесят тысяч.

– Фалелей, Фалелей! да ты, брат, пошлый дурак!

– Что ж делать, тятенька, там такое заведенье.

– Пьфу! пятьдесят тысяч!… Ну, сто-то где?