И если начистоту, поймал себя на мысли Бэмпфилд, он и захватил форт Тест-де-Бюш. Это ведь его план, и хотя стрелки, несомненно, прибыли к форту первыми и овладели воротами и стенами, это ведь морские пехотинцы рыскали по запутанным коридорам и погребам, это ведь они обнаружили шестерых французских канониров, спрятавшихся в уборной, и разве не морские пехотинцы, под командованием Бэмпфилда, добились поставленной задачи. Бэмпфилд почувствовал уверенность в том, что все вышенаписанное справедливо и беспристрастно.
—
Написание этих строк доставило Бэмпфилду определенное удовольствие. Завтра он повесит этих людей. Когда Шарп уйдет на задание, Бэмпфилд продемонстрирует, как следует поступать с пиратами.
В дверь постучали. Бэмпфилд рассердился, однако все же сказал:
— Войдите!
— Сэр? — в дверях стоял ошарашенный лейтенант Форд. — Они отпускают их, сэр. Американцев.
— Отпускают? — Бэмпфилд недоверчиво посмотрел на лейтенанта.
— Они уже ушли, сэр, — Форд беспомощно пожал плечами. — Приказ майора Шарпа, сэр.
Бэмпфилд испытал такую ярость, что, казалось, ничто не способно ее унять. Хотя он попробует.
— Подождите.
Он с силой обмакнул перо в чернильницу.
—
Он посыпал лист бумаги песком, согнул вдвое и запечатал в конверт. Форд упакует в вощеную бумагу и передаст на «Лили», ожидающую попутного ветра, чтобы доставить послание в Лондон к славе Горацио Бэмпфилда и падению этого мерзавца, Ричарда Шарпа.
Туман медленно сгущался, болота покрывались все более толстой коркой льда. Над заливом Аркашон, уже посеребренном рассветом, стояло безветрие. Корнелиус Киллик со своими людьми подходил к деревне Гужан, где, выброшенная на берег, лежала "Фуэлла".
Лейтенанта Догерти поразили последние события. Впервые в жизни англичанин хорошо с ним обошелся, а когда они уже покидали форт, другой англичанин, с изуродованным лицом, сунул ему в руки какой-то сверток, завернутый в ткань. Сверток оказался знаменем «Фуэллы» и для Догерти это стало еще одним доказательством, что этой холодной ночью команде «Фуэллы» покровительствовали какие-то сверхъестественные силы.
Корнелиус Киллик воспринял их освобождение более спокойно, как будто знал, что его время на этом свете еще не закончилось.
— Я никогда нигде не слышал, Лайам, что душа моряка, повешенного в штиль, возвращается для мести. Но, кажется, это сработало? — он засмеялся. Он посмотрел на свою шхуну, зная, что потребуются дни работы, прежде чем она сможет отплыть. — Залатаем пока вязом, и будем надеяться на лучшее.
— По крайней мере, ублюдки не смогут отыскать нас в таком тумане, — сказал с надеждой Догерти.
— Если не подует ветер. — Киллик посмотрел на бухту и увидел как на нее медленно наползает густая белизна, которая как саваном скроет его корабль. — Но если мы сожжем судно, — медленно проговорил он, — то британцы не смогут.
— Сожжем? — ужаснувшись, сказал Догерти.
— Снесем мачты, снимем бушприт. Будет выглядеть как просто корпус, Лайам. — Киллик, несмотря на бессонную ночь, был полон энергией. — Зажжем дымный огонь, — он посмотрел на гладкий, откренгованное[366]
днище. — Обмажем дегтем, замаскируем так, будто судно разбито и сожжено. Если британцы увидят опрокинутый, без мачт, корпус, от которого поднимается дым, они сочтут, что ее уже не спасти. Они не догадаются о том, что мы аккуратно зажигаем огонь, или что мачты, стеньги, паруса и орудия спрятаны на берегу. — Сделаем это, Лайам! И быстро!