Приключения в Красном море. Книга 1

Покинув Обок 2 августа, мы оказываемся застигнутыми жестоким северо-западным ветром, и в сильную килевую качку ломается топ фок-мачты. Я возвращаюсь в Обок на сменном парусе, чтобы произвести там починку.

* * *

Наконец поставлена новая мачта, и «Ибн-эль-Бахр» вновь обретает свой прежний силуэт. Наученный горьким опытом, я увеличиваю команду и нанимаю рослого Джобера, атлетически сложенного суданца, который занимается добычей жемчуга на рейде в Обоке. Я без особого труда уговариваю его присоединиться ко мне, так как дела у него идут не очень хорошо: вода взбаламучена западными ветрами, характерными для жаркого времени года.

После того как я договорился с ним об условиях найма, ко мне приходят остальные члены экипажа и заявляют, что если Джобер сядет на судно, то с нами непременно случится беда, ибо он «шабака» (человек, приносящий несчастье). Именно по этой причине Джобер работает в одиночку на своей пироге.

В результате целой цепочки совпадений за этим парнем утвердилась дурная репутация, превратившая его в изгоя. Разумеется, я не склонен придавать значение тому, что мне плетут о нем, я успокаиваю своих матросов, говоря, что мы рассеем эти колдовские чары, прочтя искупительную «Фатиху» на могиле шейха Омара на обокском кладбище и окропив корабль кровью черного козла, мясо которого будет съедено за веселой пирушкой.

Перспектива сей гастрономической церемонии и почтение к могущественному шейху помогают мне сломить остатки сопротивления. Отправление назначено на утро следующего дня.

Всю вторую половину дня полуголые данакильские женщины, груди которых сдавлены лямками наполненных водой бурдюков, ходят туда и сюда от родника к пальмовой роще на пляже, где команда заполняет бочонки. Я вижу, как они идут гуськом, сгибаясь под тяжестью ноши, словно черные муравьи.

Когда наступает ночь, вся команда отправляется на мусульманское кладбище, где места захоронений помечены определенным образом уложенными камнями: там, под теплым песком, лежат мертвецы, обратя головы к далекой могиле своего пророка.

Высокие колючки мимоз простирают свои зонтики над этими безымянными камнями, и теплый ветер, дующий из джунглей, проносится по ним успокоительной лаской. Он устремляется к морю, весь напоенный терпкими запахами суши, и мощный муссон принимает его вдали, увлекая в свое одинокое странствие. В просветах между низкими ветками поблескивает море, освещаемое рыжей планетой, поднимающейся в небо. Пронзительный стрекот невидимых сверчков исходит от всей земли и наполняет пространство безмерным гулом.

Могила шейха отмечена красной тряпкой, постоянно трепещущей, словно живое существо. В центре стоит глиняная курильница. В ней правоверные сжигают в качестве подношения пахучие смолы и ценные породы древесины. В то время как запах фимиама уносится вдаль, подхваченный ветром, матрос скандирует примитивную песню, воздающую хвалы Пророку и шейху, в такт тамбурину.

Стрекотанье сверчков теперь прекратилось, и в этом звуковом трепете, как бы соединяющем звезды с землей, образовалась некая полость безмолвия.

Наш небольшой кортеж снова трогается в путь и медленно идет сквозь кусты к деревне, вытянувшись цепочкой и распевая строфы из Корана, сопровождаемые хлопками в ладони.

На другой день, как только корабль выходит в море, матросы забивают козла и окропляют его кровью форштевень, крамболы и рудерпис. Похоже, фок-мачта сломалась из-за того, что корабль не удостоился этой церемонии раньше.

После нескольких часов благоприятного ветра мы вынуждены перейти к изматывающему лавированию. Два дня продолжается яростная борьба с ветром, причем удается преодолеть всего несколько миль. В это время года из Баб-эль-Мандебского пролива вырывается северо-западный ветер большой силы, и почти нет надежды на то, что он утихнет.

Вконец измученные этой схваткой, мы делаем остановку у аравийского побережья. Всю ночь не прекращаются шквалы, осыпающие нас песком. Утром приходится сняться с рейда и уйти под не очень надежное прикрытие мыса Сиан. Я рассчитываю воспользоваться там благоприятным течением, которое устанавливается на заходе луны, чтобы проникнуть в Баб-эль-Мандебский пролив.

Ужасная ночь: судно, попав в водоворот, больше не разворачивается на якоре по ветру и встает кормой к волнам. Мне с трудом удается спасти руль.

Положение очень опасное. Я невольно вспоминаю о Джобере, который приносит несчастья. Мне кажется почему-то, что корабль обречен!

Впрочем, все заставляет поверить в эти зловещие предчувствия: свистящий в рангоуте ветер и грохочущее вокруг нас, разбивающееся на рифе, что расположен совсем рядом, море. Снопы пены вздымаются вверх, подобно отчаявшимся призракам, и опадают, расползаясь по поверхности воды странными белыми чудовищами. Базальтовый конус горы Сиан высится в темноте, бесстрастный, и словно ждет, когда эта хрупкая посудина, каковой является наше судно, разобьется на скалах, притаившихся в черной воде.