Приключения в Красном море. Книга 2

Зато его милосердие проявляется естественно и бескорыстно: одному из своих служащих, который медленно угасал от туберкулеза, он дает жалованье за несколько месяцев вперед и оплачивает ему дорогу во Францию, чтобы тот мог спокойно умереть на руках у старой матери. В его щедрости нет ни капли расчета, ибо он скрывает от всех, и даже от меня, свой великодушный поступок.

Он может взять под свою защиту какого-нибудь безвестного туземца или жалкого кули, с которыми у него нет ничего общего, свернет ради них горы и даже дойдет до самого губернатора. Как это понять? И как объяснить все его странности после того благородства, которое он проявил в истории с синдикатом и во многих других известных мне делах? Я усматриваю в его пристрастии к стрельбе из карабина, как и всякий другой на моем месте, некоторую неуравновешенность, сродни неврозу, за которой таятся тщательно скрываемые им высокие моральные качества. Я усматриваю в этом благородство и самоотверженность возвышенной души, творящей тайное добро под маской холодного бесстрастия. Моя глубокая симпатия к Мэриллу вскоре переросла в любовь, и в течение десяти лет он, кажется, платил мне взаимностью. Благодаря неожиданно возобновившейся торговле моллюсками мне выпал случай оказать Мэриллу услугу. Он предложил мне отправиться в Массауа на моем паруснике «Фат-эль-Рахман» порыбачить за двоих.

Мы создадим небольшую артель, куда я внесу лепту своим трудом и оставшейся у меня денежной суммой. Он же вложит в дело солидный капитал и займется продажей рыбы в Европу с помощью своего друга, влиятельного гаврского поставщика.

Два моих судна, уступающих по размерам «Фат-эль-Рахману», были незадолго до этого зафрахтованы администрацией для береговой охраны. Мой приемный сын Люсьен служит чиновником в дорожном ведомстве. Моя жена и шестилетняя дочь Жизель обосновались в Обоке. Они поедут со мной в Массауа, где я рассчитываю посадить их на судно, следующее в Европу по итальянской линии. Жена измучена испепеляющим климатом побережья и особенно беспрестанной тревогой, которую доставляют ей превратности моей кочевой жизни.

II

Улыбка узника

Покинув Обок и обогнув мыс Рас-Бир, мы ощутили мощную зыбь Индийского океана, и непреодолимая морская болезнь приковала моих близких к постели. Приходится лавировать не менее двух дней, чтобы пройти Баб-эль-Мандебский пролив, где в эту пору гуляют свирепые северные ветры.

В течение нескольких часов прилива здесь царит штиль. В остальное время необъятный поток несет к океану из пролива свои воды, подгоняемые северо-восточными зимними ветрами.

Нужно прижиматься к берегу, чтобы преодолеть встречное течение и водовороты. Только небольшие корабли способны проделывать подобные пируэты, и многие из них теперь покоятся на дне.

Никогда не знаешь заранее, чем закончится борьба со стихией, борьба, в которую вступаешь с тревогой, обещая себе, что это в последний раз, но, когда страшный рубеж остается позади, радость победы заставляет позабыть о клятве. После двенадцатичасового изнурительного маневрирования я вхожу в фарватер Асэба и устраиваю суточную передышку, благодаря которой мои пассажиры оживают и возвращаются к пище.

На «Фат-эль-Рахмане» нет кают, и люди живут на задней палубе. Ночью они спят на узких скамейках или прямо на досках, завернувшись в одеяла. Днем обрывок ветхого паруса кое-как защищает их от солнца.

Это довольно суровое испытание для женщины, привыкшей к удобствам. Поэтому я решил сделать остановку в Асэбе, маленьком порту на юге итальянской колонии, неподалеку от границы с французским Сомали.

Наместник, врач по профессии, доктор Ланцони встречает меня с трогательным радушием.

Это толстый человек с мясистым, покрытым угрями лицом, огромный фиолетовый нос которого напоминает клубень или набухшую почку. Но, подобно всем людям с носом картошкой, толстыми губами и лоснящейся кожей, он кажется уродливым лишь на первый взгляд. Вскоре проникаешься к ним симпатией, ибо их природные изъяны, как правило, окупаются доброй мягкой душой. Моя дочь, сперва напуганная этим огромным шумным зверем, теперь спокойно играет с ним, как с добродушным слоном.

Заботливый Ланцони, стараясь развлечь гостей, показывает нам свои владения. Единственным зрелищем, которое добряк может предложить нам в Асэбе, являются каторжные работы туземцев в местной исправительной тюрьме, вроде той, что когда-то была в Обоке. Узники прикованы друг к другу за ногу, попарно. Их щиколотки, охваченные железными кольцами, обмотаны грязными, забрызганными кровью тряпками. Один из напарников держит в руке цепь, чтобы облегчить ходьбу.

Каторжники работают не спеша на строительстве дороги. Цепи сковывают их шаги и замедляют движения; даже охранники, черные солдаты-тиграи[10], заразились от них вялостью.

— Какое преступление совершили эти негры? — спрашиваю я.