Приключения в Красном море. Книга 2

Почему я предостерег его от молчаливого сомалийца? По какому праву я давал ему советы и возбуждал в нем подозрение? Я упрекал себя за то, что пытался придать себе веса в его глазах, выказывая глубокие познания сомалийской души. Какое глупое и мелкое тщеславие! Однако, размышляя об этом, я чувствую, что все не так просто, и за видимой причиной таится нечто менее явное. Очевидно, я действовал под влиянием интуиции, явившейся из глубин подсознания. Можно ли назвать это предчувствием?

Всякий человек находит в собственных воспоминаниях предположения, совпадающие с реальным ходом событий; мы запоминаем лишь правильные догадки и забываем о неверных. И все же, когда Вуарон ушел, мое сердце сдавила тоска. Видимо, мне передалась его тревога. Быть может, два человека могут воздействовать друг на друга своим подсознанием — той неведомой нам частью души, которая никогда не дремлет и часто внушает нам невольные поступки, приводящие нас к спасению или гибели. В тот вечер Вуарон чувствовал приближение опасности, говоря мне: «…или прощайте… не знаю как все обернется…»

Среди ночи меня разбудили выстрелы, доносившиеся из части, находившейся в пятистах метрах от нашего дома. Я отчетливо вижу, как по эспланаде, где обычно проходят учения, мечется свет фонаря, но не думаю волноваться: отряд Вуарона выступает в поход, и, скорее всего, военные отметили это событие традиционными возлияниями, что и послужило поводом к шумному веселью.

Вскоре начинает светать. Я выхожу на террасу принять душ. Вокруг все спокойно, но вдруг во двор вбегает запыхавшийся Облен с перекошенным лицом. Он позабыл о своей хромой ноге.

— Только что убили Вуарона! — кричит он, завидев меня. — Утром, перед самым выходом, солдат всадил ему три пули в живот… Он мертв. Я пришел узнать, не могли бы вы сейчас же отвезти его в Джибути на вашем судне?

Он рассказывает мне, как все произошло.

Гвардеец, брат которого оказался в числе дезертиров, появился в тот миг, когда Вуарон выстроил свой отряд перед походом. Сомалиец потребовал, чтобы его взяли с собой. Ахмед Фара был одет по-походному и держал в руках ружье.

Вуарон стал его прогонять, грозя ему тюрьмой.

— Но я хочу видеть брата…

— Ты его увидишь, когда мы его привезем, сколько раз тебе повторять!

— Нет, я хочу пойти с вами. Я не женщина, чтобы сидеть здесь и стеречь дом!

— Раз так, ты пойдешь в тюрьму! Ступай в казарму за пожитками! — вскричал Вуарон, охваченный яростью, к которой добавился хмель.

В тот же миг сомалиец обезумел и выстрелил в лейтенанта. Тот упал с криком о помощи.

— Я стоял на пороге штаба, — продолжал Облен. — Ночь была темной-претемной. Когда я услышал выстрел и мольбы Вуарона о помощи, сердце подпрыгнуло у меня в груди. Я вернулся назад, кое-как вскарабкался по лестнице и подбежал к окну второго этажа, крича во все горло: «Я здесь! Я здесь!» Но тут два других выстрела оборвали мой крик. Я сказал себе: старина Облен, скоро здесь будет жарко! Я и вправду решил, что сомалийцы взбунтовались. Но тут я услышал, как Монсакре орет с улицы:

— Да идите же сюда, вашу мать! Вылезайте из коек!..

Он ругал нас последними словами. Я говорю «нас», потому что капитан тоже не выходил из-за того, что его жена заперла дверь и не выпускала его на улицу.

Наконец, когда все утихло, он вышел в одной рубашке посмотреть, что произошло.

Вуарон, тяжело раненный первым выстрелом, был убит наповал двумя другими пулями, одна из которых перебила ему легкое. Монсакре, находившийся на другом конце отряда, прибежал на выстрелы и уложил убийцу ударами приклада рядом с жертвой.

Трагедия разыгралась в мгновение ока, так внезапно, что солдаты, готовые выступать в поход остолбенели. Кроме того, они почти ничего не видели в кромешном мраке, ослепленные фонарем капрала.

Выслушав рассказ Облена, я иду с ними к штабу. Вуарон лежит на носилках. Черты его бледного лица разгладились, и, кажется, что бедный сверхсрочник, неприкаянная душа которого мучилась от сознания своего падения, безмятежно спит под саваном прикрывающего его флага. Он похож на мраморного рыцаря, украшающего надгробие усыпальницы древнего собора.

Быть может, у Вуарона тоже была душа героя, но какая судьба ждала бы сегодня Роланда или Баязета, окажись они в двадцать второй колониальной армии? В лучшем случае они были бы адъютантами. У каждого времени свои герои.

Меня охватывает волнение, ибо флаг — символ далекой родины — стал в этой враждебной к нам, чужестранцам, пустыне траурным покрывалом, которое наша общая мать накинула на своего сына. На миг мы все осознаем себя братьями. Я тщетно пытаюсь сдержать слезы, стыдясь своего волнения, боясь показаться смешным. Облен тоже всхлипывает и сопит как ребенок.

Тело Вуарона переносят на борт моего судна. Я, не раздумывая, принял на себя траурную миссию. Я вспоминаю, что в трюме лежат восемь ящиков с гашишем, а начальник таможни в Джибути не советовал мне возвращаться во французские воды. Я делюсь своими опасениями с капитаном Бенуа, и мы договорились во избежание недоразумений: он заявит в таможню о том, что реквизировал мое судно.