Приметы весны

Занимались по вечерам в клубе, чаще всего в комнате литературного кружка, который последнее время не собирался из-за болезни руководителя. Комната была небольшая, но уютная. Посредине стоял длинный стол, покрытый темнокрасной плюшевой скатертью. По обе стороны — легкие венские стулья. На стенах были развешаны портреты писателей. Ожидая Марийку, Михо с интересом, до мельчайших подробностей, изучал лицо каждого, но чаще всего останавливался у портрета Пушкина, особенно после того, как по совету Марийки прочитал поэму «Цыганы». Задумавшись, он иногда представлял себе, что так же, как Алеко, приходит Марийка и соглашается пойти с ним, Михо, куда пойдет табор.

«Значит, может такое быть, что ради любви оседлый человек приходит в цыганский табор и кочует с любимым!» И только успеет возникнуть эта мысль, как Михо тут же с тревогой оглядывается: не пришла ли Марийка, — словно она могла подслушать его думы. Разве можно представить себе Марийку в таборе? Он поспешно отходил от портрета, точно сердясь на Пушкина за то, что он мог вызвать такие мысли.

Марийка приходила сюда часам к семи и занималась с Михо два — два с половиной часа. Он легко усваивал знания, хотя подчас нуждался в объяснении элементарных вещей, известных каждому ребенку. Поселковые ребята жили в том же мире, о котором говорилось в учебниках. А Михо часто надо было объяснять самое простое и понятное.

Как-то Марийка предложила ему разобрать одну фразу по членам предложения. Михо прочитал фразу: «Возвратившись из санатория, Дмитрий приступил снова к работе», — быстро и правильно разобрал ее, но вдруг спросил:

— А что такое санаторий?

Марийка объяснила и, видя, что Михо стало неловко, сказала:

— Вы не смущайтесь, Михо. Стыдно не тогда, когда не знаешь, а когда не хочешь учиться.

— Вам, наверное, неинтересно со мной, — печально сказал Михо.

Марийке стало жаль его.

— И совсем не так, — ответила Марийка. — Было бы неинтересно, не ходила б сюда. Никто же меня не заставляет. Когда я вам что-нибудь объясняю, я и сама иначе на все гляжу, будто впервые вижу. И это очень интересно. Правда, интересно! А то получается, что многого не замечаешь, примелькалось. А теперь я вроде вашими глазами на жизнь смотрю.

— А я вроде вашими стал смотреть, — уже веселее сказал Михо. — Кто что сделает и я сам что делаю — всегда думаю: а что Мария Степановна подумает?

— Сколько раз я просила не называть меня Марией Степановной, — с досадой прервала его Марийка.

— Та то я так, Мария Степ… та нет, больше не буду, — каялся Михо. — Только трудно звать Марийкой, даже выговаривать трудно…

— Почему трудно? Марийка — и все.

— То ж такое хорошее слово, что и сказать жалко, — пытался объяснить Михо.

Марийку не меньше, чем самого Михо, смущали такие разговоры.

Иногда прибегала Катя Радько. И сразу становилось шумно в тихой комнате.

— Опять коптите над книжками! Вы так жизнь провороните. Пошли бы лучше погулять. Снежок идет, прямо красота. Большие хлопья — такие, будто с неба кто-то перья разбрасывает.

— И выдумает же, хохотуха! — смеясь, откликнулась Марийка. — Ну, не мешай, нам заниматься нужно.

— Книжки не убегут, а снег перестанет идти, — Катя отодвинула рукой учебник. — Ты слушай лучше, что я тебе расскажу. А ты отвернись, Михо, это тебя не касается.

Она тут же забыла о присутствии Михо и выложила Марийке свои девичьи секреты:

— Я его спрашиваю: «Так кто тебе больше всех нравится?» А он, знаешь, что ответил мне? «Ты», — говорит. Я думала, что он скажет: «Таня». А он отвечает: «Ты». Я, значит. Я старалась для Тани; думаю, скажет он: «Таня мне больше всех нравится», — ну я ему тут: «И она тебя тоже любит». И, может, у них на лад пойдет. Уж так она его любит! А он мне говорит: «Ты». А зачем он мне нужен? Он мне совсем не нравится.

— Чужое счастье устроить хочешь, — заметила Марийка, — а свое никак не устроишь.

— Ну и ладно, подумаешь — «счастье»! — Катя презрительно поджала губы. — Не вижу я никакого счастья в этой любви. Если хочешь знать, так сейчас настоящей любви и нет вовсе, а так, баловство одно.

— Как это нет? — возмутилась Марийка.

— А вот нет, и все. Ты почитай, как пишут о любви писатели. Разве о такой любви пишут, как сейчас? Люди убивались ради любви, жертвовали собой… дуэли, самоубийства… травили друг друга… Кр-расота! А сейчас что? Разве сейчас любовь?!

— Чепуху ты городишь, Катюша. Любовь сейчас сильнее, чем раньше.

— Откуда ж это видно, что сильнее? Любишь — хорошо, не любишь — не надо. — Горечь прозвучала в ее голосе. — Это, по-твоему, — настоящая любовь? А ты вспомни «Крейцерову сонату». Как он жену зарезал из ревности. Вот это — любовь, я понимаю!

Марийка взглянула на Михо, молча слушавшего разговор. Ей не хотелось при нем говорить на эту тему. Но она подумала: «Не годится промолчать».

— Мне кажется, что не так все это, — сказала она.

— А как?

— Я точно не знаю как, — сказала Марийка нерешительно, — но… ты вспомни, как в «Оводе». Помнишь?

— Помню.

Марийка замолчала.

— Ну и что дальше? — с ехидцей в голосе спросила Катя.

— Что ты меня спрашиваешь, что дальше? Не знаю я, дай хоть подумать.