Принесенный ветром

Я в ответ только улыбнулась одной из самых ослепительных своих улыбок.

– Ну, говори, чего тебе принести, Иванова?

– Чашечку капучино, Кирьянов.

Через несколько минут Володька явился с подносом, заставленным кофейными чашками и тарелками со всевозможной выпечкой.

– Попробуй вот этот пирожок, Татьяна. Вкуснятина, язык проглотить можно.

– Не хочу. А за кофе спасибо.

– Ну, давай, высказывай свои пожелания, старуха.

– Ладно, ты ешь, Володь, а я пока буду вводить тебя в курс дела.

Киря кивнул, окинул жадным взором поднос, выбрал большой румяный пирожок и впился в него зубами.

Рот у него был все еще набит, когда я закончила свое печальное повествование:

– Ты, конечно же, понимаешь, что Нина никого не могла убить. Она не способна на убийство.

– Ошибаешься, Татьяна. На убийство способны все. Различие только в мотивах.

– Ну, это ты загнул, Володя, – хмыкнула я. – Мы вот с тобой хорошие люди, но при определенных условиях я не поручусь ни за одного из нас. Но на все сто процентов уверена: есть и те, кто…

– Нету, голубушка, нету, – перебил меня Киря. – Ладно, оставим теорию, перейдем к практике. Что ты от меня-то хочешь, Иванова?

– Я должна поговорить с Ниной. Я уверена, что докажу ее невиновность…

– Ну конечно, ты же самый лучший следователь, Иванова!

– Не перебивай меня, Кирьянов. Не буду хвастаться, но это действительно так. Я очень хороший следователь, но, чтобы доказать, что Нина не убивала, мне нужно с ней поговорить, задать несколько вопросов. И ты, Володя, должен организовать свидание с ней, и как можно скорее. Я должна увидеться с ней… ну, скажем, завтра.

Услышав эти слова, Володька чуть не подавился четвертым по счету пирожком.

– Ты с ума сошла, Иванова! Нет, вы послушайте ее, люди добрые, – шипел Киря, хотя никаких добрых людей, кроме нас, за нашим столиком не было. – О каком «завтра» ты говоришь, золотая моя? Это ж сдохнуть можно! Не то что завтра, а вообще организовать свидание с задержанным невероятно сложно, а ей «завтра» подавай! Даже мать к ней не пустят, а о тебе и говорить нечего. Нет и нет, даже и не проси!

– Володечка, милый, ну ты же все можешь, я знаю!

– Я не бог, – буркнул он.

– Но ты же знаток своего дела. Величайший ум вселенной. Самый лучший друг, – я уже не знала, как подлизаться к Кирьянову, чтобы он что-нибудь придумал ради спасения бедной Ниночки.

– Не надо мне льстить, Иванова. Зря стараешься. Вот если бы она была в СИЗО, тогда было бы о чем говорить.

– А адвокат? Ведь он имеет право на свидание.

– Но ты же не адвокат, Татьяна.

– А если я стану им?

– К завтрашнему дню?

– Ну да.

– Ты толкаешь меня на преступление, – он посмотрел на часы. – Но нет, это невозможно. Пора бежать, извини. Мне очень жаль, что не смог ничем тебе помочь, Таня.

Киря отодвинул стул, тяжело поднялся из-за стола, виновато покосился на меня и зашагал к выходу.

– Может, все-таки что-нибудь придумаешь, – с надеждой бросила я ему в спину.

Он не оглянулся, не знаю даже, услышал или нет. Но я не унывала: Киря не раз говорил, что ничего не может сделать, а потом что-нибудь да придумывал. Кирьянов и в самом деле один из величайших умов вселенной. После меня, конечно же.

Следующие три часа я провела с приятностью и пользой: ходила по магазинам. Домой приехала с кучей сумок, пакетов и пакетиков.

На этот раз никаких неприятных сюрпризов не было: дверь открылась сразу, все вещи, в том числе и Олегов фотоаппарат, лежали на своих местах. Олега еще не было.

Ровно в восемь я позвонила в дверь Валентины. Мне долго не открывали, но когда я уже собралась вызвать лифт, дверь чуть приоткрылась и женский голос спросил:

– Вам кого?

Я приложила к щели липовое удостоверением и четко произнесла:

– Следователь Татьяна Иванова.

Дверь распахнулась шире, и я увидела круглое лицо, обрамленное вытравленными кудряшками. Не давая хозяйке опомниться, я шагнула в квартиру и тоном, не терпящим возражений, произнесла:

– Вы Валентина?

Надо было бы добавить фамилию, но я ее, к сожалению, не знала.

Женщина кивнула. На вид ей было лет сорок – сорок пять. Одета она была в махровый халат, когда-то белый, а теперь серовато-желтый. И этот халат, и растрепанные светлые кудряшки, и выпуклые бледно-голубые глаза, испуганно на меня взиравшие, придавали Валентине какой-то овечий вид. Неужели она и впрямь прятала улики, когда я позвонила в дверь?

Я вошла в квартиру, быстро осмотрелась и решительно направилась к столу, стоявшему посреди комнаты. Села на стул, вынула из сумки блокнот, шариковую ручку и сказала:

– Позвольте ваш паспорт.

Валентина вышла из комнаты, а через минуту вернулась с паспортом, из которого я старательно переписала все данные.

Опасливо на меня поглядывая, она присела на краешек стула.

– Скажите, Валентина Эдуардовна, кем приходится вам Аделаида Амвросиевна Белкина?

– Теткой, – ответила она, глядя на меня, как кролик на удава. – Они с моей матерью были сестрами, но не родными, а по отцу. Матери у них были разные. Когда дед, Амвросий, овдовел, Аделаиде было десять. Он снова женился.

Она говорила торопливо и сбивчиво, как будто боялась, что ей не поверят.