Олег Авраменко

ПРИНЦ ГАЛЛИИ

(Исторический роман из другой реальности)

Инночке — солнышку ясному.

От автора

По весьма меткому определению Александра Дюма, история для писателя — это лишь гвоздь в стене, на который он вешает свою картину. Фактически все произведения исторического жанра (да и не только исторического) в той или иной мере являются фантастикой, поскольку автор зачастую описывает события, которые в действительности не происходили, выводит на сцену вымышленных героев, а реально существовавшим людям приписывает поступки, которых они никогда не совершали, и слова, которых они никогда не говорили (исключение представляют лишь документальные произведения, биографии, хроники и т. п. — но это не совсем художественная литература). В английском языке даже есть очень удачный термин: «fiction» — фикция, выдумка, вымысел. «Fiction» — это картина, висящая на гвозде, вбитом в стену реальности.

Но что делать, если на нужном участке стены нет свободных гвоздей, да и места для новой картины маловато? Эта ситуация особенно актуальна для истории Западной Европы. Еще в XIX веке целая плеяда авторов во главе с непревзойденными мэтрами жанра Александром Дюма и Вальтером Скоттом основательно «прошерстили» все второе тысячелетие; а в XX веке, пожалуй, лишь Морису Дрюону и Генриху Манну удалось отыскать относительно свободные «ниши». В сложившихся обстоятельствах остается только два выхода (вернее, три; третий — не писать вовсе). Во-первых, можно вторгнуться в чужую «вотчину» и попытаться ниспровергнуть авторитеты — но дело это неблагодарное и, по моему твердому убеждению, безнадежное. Куда проще и честнее отойти в сторону и, набравшись терпения, сначала заложить фундамент, затем возвести на нем новую стену, вбить в нее гвоздь, а уже после этого вешать свою картину. То есть, создать собственную

историю, альтернативную нашей, но генетически связанную с ней. В конце концов, если придумываешь героев, то почему бы не дать волю воображению и заодно не придумать всю историю целиком?… Собственно, так я и поступил.

В своем романе я не прибегаю к весьма распространенному приему «привязки» сюжета к нашей реальности — вроде того, как наш современник попадает в прошлое и постепенно убеждается в том, что это не то прошлое, о котором он читал в книгах. Все мои персонажи — дети своего времени, своей эпохи, своей реальности; они принимают ее такой, какая она есть, и даже в мыслях не допускают, что история могла бы развиваться по другому сценарию. Я старался вести повествование в таком ключе, будто пишу для людей из будущего того мира, где в действительности происходили описываемые мною события. Работая над книгой, я исходил из предпосылки, что моим гипотетическим читателям прекрасно известно, что во времена варварства, наступившие после падения Римской империи, некий Корнелий Юлий Абруцци, ставший затем Великим, объединил все итальянские земли в одно государство и провозгласил себя Римским императором, королем Италии, а впоследствии его потомки двинулись на север, чтобы вновь покорить Европу. Для людей той реальности представляется само собой разумеющимся, что орды хана Бату никогда не вторгались в Центральную Европу, поскольку в битве под Переяславом потерпели сокрушительное поражение и были отброшены на восток. Для них нет ничего удивительного в том, что Византия так долго и успешно противостояла турецкой угрозе, а выражение «латинские завоевания Константинополя» звучит для их ушей так же дико, как для нас, к примеру, «походы Александра Македонского на Норвегию»…

Я мог бы продолжать и дальше, но боюсь, что в таком случае мое вынужденное предисловие грозит превратиться в сравнительный анализ двух исторических линий — а это не входит в мои планы. Пускай читатель строит собственные догадки и предположения на сей счет — если пожелает, конечно. А ежели нет, то пусть воспринимает написанное как нетрадиционный исторический роман, где вымышлены не отдельные действующие лица, а все без исключения персонажи — от слуг и крестьян до королей и пап; где плодом авторского воображения являются не только конкретные ситуации и жизненные коллизии, но и события глобального масштаба.