Принц Галлии

Слева от центра помоста располагались королевские ложи, в том числе и кастильская. Именно туда раз за разом бросал взгляды Филипп — там, вместе со своим братом Альфонсо, сестрой Элеонорой и невесткой Констацей, находилась принцесса Бланка, которую он, позабыв былые обиды, снова стал считать личшей женщиной в мире.

К превеликой досаде Филиппа, Бланка не собиралась уступать его настойчивым ухаживаниям, а держалась с ним ровно, по-дружески и хранила верность Монтини, которого он вскоре возненавидел всеми фибрами души.

Если днем Филипп упорно добивался любви у Бланки, то ночью он с не меньшим рвением занимался любовью с Маргаритой. За прошедшие с момента их знакомства две недели наваррская принцесса сильно изменилась — и, увы, далеко не в лучшую сторону. Любовь оказалась для нее непосильной ношей. Она слишком привыкла к легкому флирту, привыкла к всеобщему поклонению и, хотя проповедовала равенство в постели, в жизни всегда стояла над мужчинами. Но вот, влюбившись по-настоящему (или полагая, что влюбилась по-настоящему), гордая и независимая Маргарита Наваррская не выдержала испытания на равенство и полностью покорилась объекту своей внезапной страсти. Это несказанно огорчало Филиппа. Будучи любвеобильным, он, тем не менее, очень серьезно относился к браку и хотел видеть в своей жене верную подругу, единомышленницу и соратницу — но не покорную рабыню, беспрекословно исполняющую все его прихоти. Он вообще любил своенравных и независимых женщин...

Торжественное открытие турнира подошло к концу. Все высокие гости были названы и протитулованы; затем герольды огласили имена зачинщиков состязаний. Публика на холмах приветствовала их весьма бурно — мужчины выкрикивали «слава!», женщины хлопали в ладоши и громко визжали.

Филипп обратил внимание, что при представлении Александра Бискайского не был упомянут его титул графа Нарбоннского, коим он был благодаря браку с Бланкой; а чуть раньше, когда оглашали имена присутствующих на турнире вельмож и дам, Бланка была названа сестрой и дочерью королей Кастилии, графиней Нарбоннской — но не графиней Бискайской.

«Что же это такое? — недоумевал Филипп. — Не спит с ним, да еще всячески отмежевывается от него. Надо будет как-то порасспросить Маргариту в постели — с пристрастием, так сказать...»

Когда стали зачитывать окончательный список рыцарей, по праву первенства либо волею жребия, допущенных к первому дню состязаний, Филипп навострил уши. Вчера вечером, когда он ложился спать, к нему заявился Шатофьер и сообщил, что какой-то неизвестный господин обратился через своего слугу к трем первым рыцарям во второй семерке с просьбой уступить ему право вызова Филиппа Аквитанского и получил от них согласие. Естественно, Филиппу было интересно, кто же так жаждет сразиться с ним.

Одиннадцатым в списке значился Серхио де Авила-и-Сан-Хосе. Филипп знал этого кастильского кабальеро и недолюбливал его за откровенную симпатию к иезуитам, к тому же тот принадлежал к партии графа Саламанки, номинальным вождем которой был Фернандо де Уэльва, — но вместе с тем, никаких трений личного характера между ними не возникало.

— Гм, очень странно... Кстати, Габриель, тебя не удивляет, что первым оказался Хайме де Барейро?

Габриель, исполнявший на турнире обязанности его главного оруженосца, отрицательно покачал головой:

— Ничуть не удивляет. Это все Инморте наколдовал.

Филипп криво усмехнулся. Он скептически относился к россказням о колдовских способностях гроссмейстера иезуитов. И тем более не верил, что Инморте мог наколдовать, находясь в сотнях миль от Памплоны.

Покончив со списком вызывающих рыцарей, главный герольд разразился многословной и банальной сентенцией о рыцарской доблести, немеркнущей славе ратных подвигов, любви прекрасных дам и прочих подобных вещах. Король Наварры дал знак рукой, маршал-распорядитель турнира повторил его жест, громко заиграли трубы, заглушив последние слова герольда, и на арену въехали семь первых рыцарей.

— Великолепный и грозный сеньор Хайме, граф де Барейро, — объявил герольд и сделал выразительную паузу.

От группы отделился всадник в черных, как ночь, доспехах и уверенно направился к первому от помоста шатру.

— Вызывает на поединок великолепного и грозного сеньора Александра, графа Бискайского.

На лице графа отразилось искреннее удивление, которое Филипп ошибочно принял за испуг и презрительно фыркнул.

Когда последний из первой семерки рыцарей, виконт де ла Марш, вызвал единственного оставшегося свободным после шести предыдущих вызовов зачинщика — а им оказался как раз Филипп, все семь пар противников заняли свои места по оба конца арены.

Приглашение маршала-распорядителя, неуместные откровения герольдов, призывное завывание труб — и, выставив вперед копья, Александр Бискайский и Хайме де Барейро понеслись навстречу друг другу.

Противники сшиблись, копья у обоих разлетелись в щепки, но при этом граф Бискайский потерял равновесие, и лишь в последний момент ему удалось ухватиться за шею вставшей на дыбы лошади и избежать падения. Маршалы единодушно признали его побежденным.