Принц Вест-Эндский

Сегодня утром тарарам у Голдстайна: обмен любезностями, повышенные тона, Гамбургер подносит кулак к носу Блума, зловещее бормотание Красного Карлика, ухмылка Липшица, злой Голдстайн. Лишь невозмутимый Корнер — как голос разума. С чего началось? Такие вещи не возникают на пустом месте. Мелкие обиды, унижения, реальные или воображаемые, копятся месяцами и даже годами, разогреваются, как расплавленное вещество в недрах земли, собираются с силами перед извержением. Но непосредственным поводом, мне кажется, послужил вчерашний перльмуттеровский семинар, на котором я, к счастью, отсутствовал. Темой его было: «Что такое мужской шовинизм?»; страсти, по-видимому, накалились, на Перльмуттер обрушилось мужское трио: Блум, Липшиц и Красный Карлик, — Гамбургер, как всегда, встал на ее защиту («Смею напомнить, джентльмены, что у вас были матери»), а Тоска Давидович предательски объявила интеллект проклятием женщины, о котором чем меньше говорить, тем лучше, — клонясь при этом к Липшицу, сидевшему с ней рядом в двухместном кресле, и сладострастно гладя его по бедру («Важно, чтобы на мужчину можно было положиться, и в постели, и везде»), так что в конце концов, осыпаемая ударами со всех сторон и обливаясь слезами, Гермиона Перльмуттер бежала из комнаты («Ах, ах, ах»), а следом, чтобы утешить ее, выскочил ее незадачливый защитник.

Как обычно, по вторникам перед обедом посетителей в ресторане было мало, так что, когда пришел Гамбургер, Голдстайн сидел с нами. Липшиц был тоже. Чего ради, спросите вы, понадобилось нам общество Липшица? Вежливость, всего-навсего проявление цивилизованности. Когда пришли Блум, Красный Карлик и я, Липшиц сидел за большим столом один, без своих приспешников. Он посмотрел на нас, мы — на него, холодно. Он показал на стол. Естественно, мы подсели.

Голдстайн дал знак Джо, и тот приплелся, неся Гамбургеру обычное: кофе с шапкой взбитых сливок.

— «Барбру Стрейсанд», Джо, и побольше соуса.

— Как?

— Ты слышал.

— Сейчас будет.

Присутствующие подняли брови. «Барбра Стрейсанд» — это смесь мелко нарубленной сырой щуки и карпа с тонкой приправой, искусно отформованная в виде рыбы. Оливка, начиненная горошиной душистого перца, изображает глаз. Волнистый ломтик зеленого перца — жабры. Соус состоит из йогурта, измельченного огурца и английской горчицы. Неплохо, кажется? Но Голдстайн по неизвестным причинам внес это блюдо в меню под рубрикой «Деликатесы див» вместе с «Элизабет Тейлор» и «Шелли Уинтерс».

— Так, Гамбургер, — осклабясь, сказал Липшиц, — совсем перекинулись на другую сторону? — Он стрельнул языком, и рептильные глазки обежали нас, ожидая одобрения.

Блум хихикнул.

— В смысле? — угрожающе спросил Гамбургер.

— Каждый день — у вас дамский день?

— Вы и в пище видите половые признаки, пустая голова?

— Браво! — сказал Красный Карлик. — Вмажьте им, лицемерным сионистским лакеям. — Он оборотился к Липшицу. — В вашем кибуце и женщине запрещено полакомиться «Тони Кертисом»?

— Сколько я слышал о Тони Кертисе, — ответил Блум, — им не одна полакомилась.

— Я вас умоляю, Блум, — сказал я.

Липшиц, почувствовав, что он в меньшинстве, нервно облизнул губы и ничего не сказал.

Напряжение спало, когда появилась «Барбра Стрейсанд». Мы все уставились на нее.

— Прелесть, — сказал Голдстайн.

Прелесть, верно. Но, по совести говоря, в этом было что-то необъяснимо эксцентричное, что-то фривольное и немужественное. Смешно, конечно, но «Барбра Стрейсанд» относится к «Тони Кертису» так же, как рюмочка мятного ликера к стакану водки.

— Так ешьте, — сказал Голдстайн. — Наслаждайтесь.

Мы наблюдали за Гамбургером в молчании, нарушаемом лишь звяканьем его ножа и вилки.

— Ну? — поинтересовался Голдстайн, когда рыбья фигура стала неузнаваема.

— Недурно, Голдстайн, недурно.

Быстрая серия сигналов, и Джо снова наполнил нам чашки.

— Кстати, эта рыба напоминает мне анекдот, — сказал Голдстайн. — Приходит еврей к раввину, перед самым Пуримом (Еврейский праздник), и говорит: «Рабби, что мне делать? Жена не хочет готовить кошерное. Хочешь кошерное, говорит она, найди себе новую жену». Подождите, это умора.

— Сколько раз можно, Голдстайн? — утомленно сказал Гамбургер. — Сколько можно?

Голдстайн вздохнул.

Мы наблюдали за Гамбургером, пока он не кончил. Он аккуратно положил нож и вилку на пустую тарелку, старательно вытер салфеткой губы и хмуро поднял на нас глаза.

— Ну, чего вы ждете? Чтобы я отправился в туалет?

Голдстайн, не ведая о последних событиях в «Олд Вик» и желая восстановить дружескую атмосферу, обратился к Липшицу:

— Так скажите мне, Наум, как ваш спектакль?

— Работаем, — лаконично ответил Липшиц.

— Ему нужна пара могильщиков, — сказал Красный Карлик.

— И Фортинбрас, — добавил Гамбургер.

— И еще парочка артистов, — заключил Красный Карлик.

— «Вот что бывает, — произнес я вполголоса, — когда над мужем женщина главой».

Липшиц меня услышал.

— Говорите, Корнер. У вас есть что сказать — поделитесь с нами. — Покраснев от злости, он вытянул ко мне шею.