Принцесса Анита и ее возлюбленный

С утренней почтой Станислав Ильич получил странное послание. Секретарша, сортируя корреспонденцию, делила ее на четыре части: срочная, личная, второстепенная и подлежащая выяснению. Самой громоздкой обычно бывала горка второстепенных ерундовских бумаг, состоящая из всевозможных прошений, уведомлений и туфтовых предложений. Какая-нибудь безумная пенсионерка умоляла выслать сто рублей на лекарство, а оборзевший фирмач из «ТОО-Сортир» предлагал выгодную сделку по закупке в Швейцарии тысяч тонн клопиного порошка. Подобной дряни каждое утро скапливалась лавина, учитывая еще то, что добрую половину Зинаида Андреевна отбраковывала самостоятельно. Перед началом рабочего дня Станислав Ильич любил небрежным движением смахнуть все это со стола в мусорную корзину. Послание в голубом конверте лежало в стопке бумаг, подлежащих выяснению. На конверте ни обратного адреса, ни почтового штемпеля, только размашистая надпись фломастером: «Директору «Дулитл-Экспресса». Лично». Станислав Ильич извлек из конверта листок рисовой бумаги, на котором прочитал: «Стасик, скоро тебе хана. Пиши завещание, сволочь». И больше ничего.

Станислав Ильич привык к угрозам, которые не реже одного-двух раз в неделю поступали к нему по самым разным каналам, и далеко не все из них были пустыми. И все же по-настоящему серьезных попыток физически устранить его из бизнеса было всего лишь три. За пятнадцать лет — смешная цифра. К тому же в последние годы, когда страна была уже вчерне переделена между несколькими кланами, включая семью всенародно избранного, тенденция к примитивным разборкам явно пошла на убыль. Все здравомыслящие магнаты прекрасно понимали, что удержать в руках колоссальные богатства, свалившиеся будто с неба, можно лишь при условии добросердечных корпоративных усилий на федеральном уровне. Отныне борьба шла не за чистый капитал, а за сферы влияния на власть, хотя в принципе, по гамбургскому раскладу, это одно и то же.

Станислав Ильич кликнул секретаршу и показал ей голубой конверт.

— Это откуда?

Зинаида Андреевна мялась у стола, по-деревенски сложив пухлые ладони на животе.

— Посыльный принес.

— Кто такой? Ты его знаешь?

— Молоденький мальчишка… Бросил на стол. Я крикнула: «Эй, погоди!», — но его и след простыл… Что-нибудь не так, Станислав Ильич?

— Ты читала?

— Да, конечно.

— И не видишь ничего особенного?

— Думаю, кто-то из своих хулиганит, Станислав Ильич. Серьезные люди таких писулек не посылают.

— Для тебя, Зинуля, наверное, серьезное, когда чулки порвутся, да?

Упрек был несправедливый. Зина Штосс работала у него двенадцать лет и ни разу не подвела. Он давным-давно не пользовался ее женскими услугами, но не прогонял, потому что высоко ценил ее деловую хватку, приобретенную еще в райкоме. Конечно, Зинаида Андреевна не сделала блестящей карьеры, как многие ее бывшие партийные товарищи, но смышленостью им не уступала. Она ничего на свете не боялась, кроме Зубатого, ценила свое положение и за те деньги, которые он платил, служила верой и правдой. На последний вопрос она не ответила, лишь обиженно потупилась.

— Ладно, ладно, не дуйся. — Он передал ей конверт. — На, отдай Васюку. Пусть на всякий случай обнюхает.

Через полчаса явился Кира Вахмистров с радиостанции «Эхо свободы». Радиостанция принадлежала Желудеву и имела репутацию абсолютно независимой. Всякий истинный московский интеллигент, особенно из творческой знати, почитал за честь для себя, если его приглашали выступить в какой-нибудь передаче, но удавалось это немногим, лишь самым проверенным, да и то после согласования в американском посольстве. Накануне Желудев после месячных уговоров пообещал дать Вахмистрову интервью, но когда увидел его в кабинете, как всегда немытого и нечесаного, с неряшливой, растрепанной бородой, сразу пожалел об этом. В матером журналисте все было отвратительно — начиная от обвисших на заднице модных штатов до голубовато-сизых прыщей на высоком лбу, высыпающих, как уверяли злопыхатели, от неумеренной страсти к рукоблудию, коей он якобы, увлекшись близкой ему темой, к примеру угрозой русского фашизма, отдавался прямо в эфире. Однако все его маленькие грешки, разумеется, компенсировались острым умом, беззаветной, собачьей преданностью и почти религиозным преклонением перед общемировыми духовными ценностями (доллар и прочее). Кира Вахмистров, безусловно, чувствовал, что хозяин его недолюбливает, поэтому в кабинет, как всегда, вошел боком и смущенно застыл у стены в позе ходока, пока Станислав Ильич, брезгливо поморщившись, не указал на стул.

— Садись уж, коли пришел… Только, честно говоря, не вовремя, Кира. Без тебя хлопот полон рот.

— Понимаем-с… — Журналист испуганно вздрогнул. Прыщи на побледневшем личике превратились в голубоватую ряску.

— Допустим, понимать ты ничего не можешь, — более благосклонно заметил Желудев. — Но мое слово твердое. Раз обещал, давай работать. Десять минут. Вопросы подготовил?

Журналист задергался, положил на стол несколько листков.