Принцесса из Шанхая

Она не успела получить ответ, – мелодично запели колокольчики на входной двери, и господин Лавринский, шумно отдуваясь, ввалился в тишину пустого вестибюля, неся с собою уличную свежесть, запах снега и геля для волос, при помощи которого он укладывал непослушную шевелюру.

Игорь Петрович почти не изменился с тех пор, как ушел из прокуратуры, – разве что чуть поправился и отпустил усы. Выглядел он представительно: элегантный плащ, безукоризненного покроя костюм, скрадывающий круглый животик, кожаные туфли в тон – щеголь, а не сотрудник адвокатской фирмы. Альбина осыпала его комплиментами.

– Вижу, дела у вас идут хорошо, – заметила она.

– Вашими молитвами!

Два года назад госпожа Эрман вместе с супругой Лавринского с трудом уговорили прокурора сменить государственную службу на частную деятельность. Неприятности, которые градом сыпались на него последние несколько лет, вымотали Игоря Петровича, подтолкнули его принять решение. По всему было видно, что он сделал правильный выбор.

– Простите ради бога, Альбина Романовна, опоздал. Пробки! Еле добрался.

Частная практика позволила ему поменять служебную машину на собственную, которую он водил сам. От коньяка Лавринский отказался.

– За рулем! – добродушно улыбнулся он. – Побалуйте лучше чайком и шоколадными конфетами. Я ведь курить бросил, сменил табачный дым на сладости. Врачи запугали! Легкие, говорят, не выдерживают нагрузки: я в прошлую зиму дважды переболел пневмонией.

За чаем Альбина молчала, а Лавринский не торопился делать то, ради чего его пригласила сюда эта роскошная, дивная женщина. Вряд ли его слова доставят ей удовольствие. Однако тянуть до бесконечности он не сможет: приступать все же придется. При той должности, которую он занимал, Игорь Петрович не растерял присущую ему деликатность. Бывший прокурор начал издалека.

– Я знаю, чего вы ждете от меня, – осторожно произнес он. – И прошу принять сказанное как набор предположений и догадок, а не как реальные факты. В случае с господином Ростовцевым ничего доказано не было… собственно, уголовного дела как такового даже не заводили. По вашей просьбе я расспросил человека, который тогда занимался выяснением некоторых обстоятельств… разумеется, это строго между нами.

Госпожа Эрман кивнула.

– Я взаимно рассчитываю на вашу порядочность, Игорь Петрович, – кивнула она. – Если до Ростовцева дойдет, что я интересуюсь его прошлым, то…

– Можете не продолжать. Итак, слушайте. Восемнадцать лет назад против некого Бориса Засекина пытались возбудить уголовное дело по факту нанесения тяжких телесных повреждений своей однокласснице Юлии Коваль. Девушка скончалась в больнице, и Засекину грозил серьезный срок. Ему повезло, что вмешался влиятельный папаша, – как водится, он обратился к высшим милицейским чинам, состряпал психиатрический диагноз, соответствующее заключение, и дело замяли. Родители умершей были убиты горем, да и тягаться со старшим Засекиным не смогли, отступили. Бог, мол, их накажет, – отца и сына! Как ни странно, эти слова оказались пророческими. Спустя пару лет карьера господина Засекина закончилась самым позорным образом: его обвинили в превышении полномочий, злоупотреблении служебным положением, использовании не по назначению государственных средств и прочих грехах. Пришлось пускать в ход связи, продавать имущество, дабы избежать скандала и огласки. Засекина-старшего лишили привилегий, потихоньку отправили на пенсию, семья уехала за город, и о них вскоре забыли. Но, как выяснилось, не все.

– Имеете в виду Ростовцева? – нервно спросила Альбина.

– Его, красавца! После смерти Юли Альберт Юрьевич – тогда еще просто Алек, – казалось, никак не отреагировал на утрату. Он даже на похороны не пришел. Говорят, его видели на кладбище… но в отдалении, – возможно, за него приняли кого-то другого. В общем, с тех пор Ростовцев перестал общаться с родителями Юли, перестал говорить о ней с друзьями, он с головой ушел в учебу, в активную студенческую деятельность, вел научный кружок, занимался спортом, а в сторону девушек даже не смотрел. Постепенно история с любовью, ревностью и убийством в десятом классе одной московской школы канула в небытие.

– Но не для Альберта.

Лавринский глотнул чая, поставил чашку на блюдечко и задумчиво сплел пальцы в замок.