Принцесса из собачьей будки

— Итак, ты планируешь признаваться вообще или будешь продолжать вид делать, что язык проглотила? Хорошо, — протянул на этот раз Шестеренка, чувствовавший себя здесь тоже по-хозяйски, — пусть так. Нам все равно, говорящая ты или немая, потому что для воров закон один, как впрочем, и для всякого, кому в голову взбредет планировать и делать неправильные вещи. А вот то, что сейчас с тобой случится, будет правильно, потому что так решил коллектив.

Шестеренка обвел взглядом собравшихся, словно обозначая, что вот все они и являются коллективом, а Оксана здесь только нечто вроде неприятного нароста, заразы. Когда разговорившийся парень посмотрел на Клеща, поймав его одобрительный взгляд, Коля понял, что сейчас начнется главное. Позади Оксаны встали два мальчика, Колины ровесники. Их руки, словно кандалы, упали ей на плечи, пригибая хрупкое тело к небольшой прямоугольной столешнице, служившей здесь и местом для тайных пикников, если удавалось у кого-то из ребят отжать что-нибудь вкусное, либо вот для таких сборищ как сейчас. Недовольная тем, что ей ни с того ни с сего начинают причинять физическую боль, девочка начала издавать не то стоны, не то мычание. Это веселило ребят. Словно глазели они не на человека, а на звероподобное существо, которое выставили в цирке для смеха.

— Хватит тянуть кота за причинное место! — не выдержал, наконец, Клещ, приблизился к маленькой обвиняемой и на правах первого среди всех, приступил к делу. Его большая ладонь потянулась за Оксаниной маленькой ладошкой, силой положила ее на поверхность стола. Правая рука, которую хватал парень, дрожала. Не бывает, наверное, у людей в обычной жизни такой дрожи, будто во всем теле как внутри Земли случилось землетрясение, и толчки отдаются на сотни километров вперед. Так было и с Оксаной — это не руки ее дрожали, а сердце взрывалось от страха, порождая колебания вовне, настолько этот страх был мощным.

— Знаешь такую детскую считалочку про сороку, которая «этому дала, и этому дала»? Давай-ка мы поиграем с тобой, тебе понравится, вот увидишь, — Клещ улыбался, примеряя на себя личину ненастоящей доброты. В нее можно было бы поверить. Даже Кольке на миг показалось, что тот передумал, пожалеет малышку, но нет. За этими разговорами последовал хруст. Такой отчетливый и неприятный, что хотелось зажать уши, зарыться головой в песок, только бы не слышать этих звуков. За хрустом последовал крик девочки. Короткий и выразительный. Глаза ее, и без того большие, широко раскрылись, когда она смотрела на безжизненно повисший указательный палец собственной правой руки. В нем болело, он не походил на другие пальчики, потому что был сломан. А Клещ подал знак, чтобы Оксане заткнули рот. «Детишки» тут же сориентировались — откуда-то достали большое махровое полотенце белого цвета, видимо, кто-то предусмотрительный принес из комнаты. И «воспитание», как выразился заводила всего этого кошмара, продолжилось.

Один за другим пальцы Оксаны хрустели под напором крепких Никитиных рук. При этом он приговаривал ту считалочку про сороку-ворону, которая кашу варила и деток кормила. Когда Клещ с дружками произносили дружно «этому дала» — один пальчик ломали. В итоге оказалось, что «не дала» сорока-ворона каши только мизинчикам и безымянным пальцам обеих рук, остальные были сытно «накормлены». Криков больше не доносилось, только мычание, вырывавшееся из-под импровизированного кляпа. Капельки пота от физического напряжения чертили на лбу, шее, висках тоненькие дорожки влаги.

Коля не мог смотреть на это и слышать тоже. Он выскочил из плотного людского кольца и бросился бежать неважно куда, лишь бы уйти. Что было потом с Оксаной, ему неизвестно, но только увезли девочку, как потом рассказывали очевидцы, на «скорой» в бессознательном состоянии в ближайшую больницу.

Лежать малышке там предстояло месяц, за который Семечкину удалось выяснить, что это вовсе не Оксана украла гелиевые ручки, а Рената. В этом подруга призналась сама, когда увидела, к чему привел этот поступок. Коля обалдел в буквальном смысле этого слова, узнав правду. С тех пор с Ренатой они больше не общались, по крайней мере, ближайший десяток лет мальчик не планировал этого делать. Единственной идеей, приходившей ему в такой ситуации в голову, был шанс помириться с Оксаной и попросить прощения, что он и сделал спустя три дня после случившегося.

Глава 13. Лучший друг