ПРИНЦЕССА МАФИИ

Холодный озноб пробегает по мне, когда он говорит мне о моем наказании, моем... уроке. К моему ужасу, когда он инструктирует меня, что делать, за этим следует что-то еще - странное, горячее чувство в животе. Оно распространяется по моим конечностям, когда я смотрю на Луку, представляя, как совершаю немыслимый, унизительный поступок - перегибаюсь для него через диван и поднимаю юбку, чтобы он мог впервые увидеть, что под ней, даже ударить там, в наказание.

Я вызывающе поднимаю подбородок, не зная, что еще можно сделать. Конечно, не поддаваться чувству.

— Я не знаю, кем ты себя возомнил, — огрызаюсь я. — Но ты и пальцем меня не тронешь. Я...

— Ты станешь моей женой, — прерывает меня Лука. — И тебе пора научиться подчиняться мне, для твоего же блага. Для твоей же безопасности. Я думал, что ты более послушна, Катерина, что ты понимаешь свое место, но, очевидно, урок необходим. У тебя пятнадцать ударов. А теперь нагнись...

— Пошел ты! — Теперь я злюсь не только на него, но и на себя, потому что странное тепло разлилось у меня между ног, и трусики словно прилипли к коже, как тогда в ресторане.

— Шестнадцать. Тебе повезло, что я не заставляю тебя раздеваться, Катерина. Если бы мы уже были женаты, я бы заставил. Ты бы сняла это платье, наклонилась и спустила свои трусики по моему указанию. Но поскольку я еще не видел твоего обнаженного тела... — Его голос становится глубже, и я не могу не посмотреть вниз, где теперь отчетливо виден толстый гребень его члена, упирающийся в брюки. — Я даю тебе шанс сохранить немного скромности на протяжении всего урока.

— Ты ублюдок, — шиплю я. — Это тебя заводит.

— Семнадцать. — Лука ухмыляется. — Конечно, это меня возбуждает, Катерина. Ты такая невинная, что, конечно, не знаешь о таких вещах. Но к тому времени, как я закончу наказывать твою сладкую попку, я буду хотеть только одного: трахнуть тебя там и сям, вогнать весь свой член в твою тугую, влажную, сладкую девственную киску и сделать тебя своей.

Я чувствую, как пылает мое лицо, когда он берет мою руку и наклоняется вперед, чтобы его губы оказались ближе к моему уху.

— Но я не собираюсь этого делать, Катерина. Речь идет не о моем удовольствии, а о твоей дисциплине. Теперь ты можешь наклониться и поднять юбку, или я могу сделать это за тебя. Я пойму, поскольку это твой первый раз, если тебе понадобится помощь в подчинении. Но это добавит еще три удара ремнем, итого двадцать.

Я тяжело сглатываю. Я чувствую себя выведенной из равновесия, брошенной на произвол судьбы в нечто непонятное. Меня охватывает странное чувство при мысли о том, как он с силой перегибает меня через диван, задирает мою атласную юбку, пока держит меня, чтобы впервые увидеть мою задницу в кружевных трусиках, которые на мне надеты. При одной мысли об этом по коже пробегают мурашки, и я испытываю искушение продолжать бросать ему вызов, просто чтобы узнать, каково ему будет. Но мысль о ремне по моей заднице пугает и возбуждает меня одновременно, и я понимаю, что, продолжая бросать ему вызов, я только навлекаю на себя еще большее наказание.

Медленно я поворачиваюсь к дивану, понимая, что каждый сантиметр кожи на груди, шее и лице пылает красным огнем, сжигая унижение, которое, кажется, только усиливает мое возбуждение. Я медленно наклоняюсь, кладу руки на подушки, упираясь животом в подлокотник дивана, и, к своему полному ужасу, чувствую, как между бедер собирается еще больше горячего желания, отчего мне становится больно.

— Хорошая девочка, — хвалит Лука, и я не могу остановить хныканье, которое срывается с моих губ, когда я слышу его.

Хныканье.

Стыдливые слезы заливают мои глаза, такие же горячие и мокрые, как у меня между ног, но Лука этого не замечает.

— Теперь потянись сзади и подними платье, Катерина. До самой попки.

С новым приступом стыда и возбуждения я понимаю, что, если я это сделаю, Лука увидит, какие у меня мокрые трусики. Он увидит, что то, что он делает, возбуждает меня, что я не просто злюсь и боюсь. Что это заставляет меня хотеть того, чего я даже не понимаю.

— Сделай это, — говорит Лука, и его голос снова становится жестким. — Или семнадцать превратятся в двадцать, Катерина.

Мое лицо горит, слезы текут по щекам. Я не хочу большего, говорю я себе, но не могу заставить свои руки двигаться. Если я подниму юбку, он увидит. Он узнает, чего я хочу, а я не могу этого вынести.

— Я не могу, — шепчу я, и сзади меня раздается неодобрительный возглас Луки.

— Тогда двадцать. — Он тянется к подолу моего платья, и я безрезультатно протестую, когда он сжимает в кулаке лавандовый атлас, волоча его по моим бедрам и выше задницы, а я слышу, как он другой рукой расстегивает пояс. Он заправляет ткань под мой живот, и я слышу его тихий стон, когда он впервые видит мою попку, упругую форму сердца, обрамленную розовым кружевом.

— Боже, какая у тебя красивая задница, — простонал Лука. — Не могу дождаться, когда увижу ее красной от моего ремня. — Раздается звук вытягиваемой из ткани кожи, и он перемещается ко мне, складывает пояс и защелкивает его у меня на глазах.