Принцесса с дурной репутацией

— К чему? И потом, ты думаешь, я простила ему то, что он не был со мной в часовне, где я разрешилась от бремени? Он ни разу не спрашивал о тебе! И, оставшись вдовцом, он не делал мне никаких предложений! Его сердце очерствело за все эти годы. Но я… Видит Святая Мензурка, я так счастлива, что ты есть и ты — моя дочь.

Мы обнялись, и меня словно опалило жаром великой жизненной энергии. Мы смотрели друг другу в глаза и плакали — одинаково, простыми солеными слезами…

— Мама, — как странно произносить сейчас это слово. — Моя сестра хочет, чтобы я вернулась на свою родину… Но я не хочу этого. Во всяком случае, не сейчас. Я не хочу оставлять тебя, Оливию — на этой Планете никого ближе вас я не имею. И потом, кругом столько загадок!

— Каких загадок, милая?

— Ну хотя бы картина в галерее. На ней изображены герцог, маленькая светловолосая девочка и какой-то мужчина в черном плаще. Девочка — это ведь Оливия, да?

— Да, — кивнула Сюзанна. — Когда писали эту картину, заболевание Оливии еще не проявилось…

— А мужчина в черном? Кто он?

— Этого я не знаю. Да и никто, наверное, кроме герцога. И на картине его изобразил сам экселенс, а не художник. Герцог ведь прекрасно рисует, он талантлив во всем…

— Кроме способности любить, — прошептала я.

— Ну что ты… Когда-то у герцога было горячее и любящее сердце. Он обожал свою жену. Но когда она умерла, скорбь убила все другие чувства. Он словно заморозил в себе все человеческое и стал только поэтом. А поэты видят все иначе, чем обычные люди. И живут по-другому, и чувствуют. Мне одно время думалось, что тот черный человек — колдун, похитивший сердце экселенса, но со временем я поняла, что герцог сам сделал себя холодным, как могильный камень. Мне очень жаль его. Ведь на самом деле калека не Оливия, а он — герцог Альбино. Мне кажется, он это понимает.

— Поэтому нигде нет портретов покойной герцогини — чтобы ему не гореть от стыда перед памятью любимой женщины? Да?

— Да. Все портреты герцогини Анджелы сняли и спрятали после ее смерти. Но у меня есть медальон с ее изображением. Я хочу отдать его Оливии, когда ей исполнится шестнадцать. А ты знаешь, что родилась с Оливией в один день — 5 февруария?

— Нет…

— В тот день мне удалось незаметно уехать только потому, что все старшие служанки были у постели герцогини Анджелы, вызвали также всех окрестных повитух. Роды были очень тяжелыми, герцогиня потеряла много крови… Я узнала это позже, когда незаметно вернулась и услышала от домоправительницы приказ всем надеть траур.

— Но как ты сама выдержала роды — зимой, в промерзшей каменной часовне?

— Ты помогла мне. — Сюзанна взяла мою руку и поцеловала. Я проделала то же самое с ее рукой. — Ты вообще была удивительным младенцем. Моего живота никто не замечал, Фигаро знал, но мы не разговаривали с ним об этом. Вынашивая тебя, я не испытывала никаких неудобств, разве что снились мне удивительные сны, красивые, добрые, яркие… Когда в часовне у меня отошли воды, я стала просить не Исцелителя, не святую юстицию, а тебя — о том, чтобы роды прошли легко, чтобы ты родилась здоровой и крепкой, потому что твоя судьба будет нелегкой и полной испытаний. Я почти и не почувствовала родовых мук — ты выскочила из моего чрева, как спелая горошинка из стручка. И сразу закричала так звонко, что в часовне стены загудели… Я скорее обтерла и запеленала тебя, надеясь, что никто не хватится краденых пеленок и одеяльца. Какая ты была красавица, не передать словами! Твое розовое личико словно светилось, а в широко распахнутых глазах сияла любовь! Я разревелась — ведь я должна была оставить тебя, подкинуть и вернуться в замок, и не сметь даже спрашивать о тебе… И тогда ты улыбнулась мне, эту улыбку я никогда не забуду…

— Мамочка, не плачь… Какое удовольствие — произносить это слово! Должна признаться, я у тебя дочка с характером.

— Уж это я знаю, — улыбнулась Сюзанна. — Один кальян чего стоит! Вы с Оливией два сапога пара, недаром, видно, родились в один день. Обе остры на язык и скоры на всякие проказы. А уж если доберетесь до вина…

— Вино мы с Оливией употребляем исключительно в лечебных целях. Кстати, мне давно пора встать и навестить свою госпожу. А то она со скуки сотворит какую-нибудь грандиозную каверзу.

— Понимаю. Ну, вставай, я помогу тебе одеться. Доставь мне это удовольствие — одевать собственную дочь.

— Но на людях мы будем вести себя по-прежнему, да? Ведь то, что ты родила меня вне брака, — преступление без срока давности. Я не позволю побивать тебя камнями! Милая мама, позволь, я сейчас расцелую тебя и как дочь, и как Люция Веронезе!

Мы расцеловались. Когда я стала одеваться, выяснилось, что мама приготовила мне сюрприз — новое, очаровательное платье из светло-сиреневого бархата. Длинные манжеты были украшены бисерной вышивкой, к стоячему накрахмаленному воротнику из кружев сзади крепился пышный лиловый кунтуш, доходивший до середины талии. В этом платье я выглядела как принцесса.

— Мама, а слуги не будут шептаться насчет того, что у меня чересчур роскошный наряд?