Принцип нечётности тапка

— Я не помню, давно не дефибриллировали. Давай десяткой закоротим для убедительности, — предложил тот. — От десяти не только пограничники, но и лежалые вскакивают. Электричество — великая сила. Сила, которая освещает наши жилища, возвращает к жизни смертные души — упорядоченно перемещающиеся, невидимые корпускулярно-волновые споры вселенной.

— Кончай философствовать, подключай дефибриллятор, ХИ ВИЛЛ БИ БЭК! — Санитар пронзительно заржал.

— На электрический стул подавалось напряжение всего в 800 Вольт. Этот вид казни заменили на более гуманный — внутривенную инъекцию. Я не рекомендую подавать десятку — сгорит, лучше вколоть тиопентал, панкурониум, в смеси с хлоридом калия, конечно. Я надеюсь, у вас аптечка имеется, — Шелег с надеждой взглянул на санитара.

Тот не мог поверить в реальность происходящего. Он уже привык не обращать внимание на тапок и Творога, но кот… не слышать его у санитара не получалось.

— Домяукался, бдительность потерял, сейчас тебя санитары, вместо меня, на живодёрню отвезут, болтун. Я же говорил, что кот говорящий, а вы не верили! — радостно заорал Заждан.

— Финита, опускай майку, бессмертный! — сказал санитар.

— Что уже отфибриллировали? — без тени истерики поинтересовался Заждан. — А я и не заметил. У меня, когда кровь из пальца брали —, тоже нервничал. А потом отвлёкся на медсестричку, у неё халатик с разрезом был, и укола не почувствовал.

— Слушай меня внимательно, командир летающего тапка. Дефибриллировать мы тебя не будем. Вызов я отменил, но, если ты будешь травить это благородное говорящее животное, мы вернёмся. Лишь стоит ему набрать номер службы и сказать диспетчеру, что он Забава, вдова самоубийцы-неудачника, как мы приедем. И я тебя заверяю, отмены вызова больше не будет. Я надеюсь, ты понял, — значимо произнёс санитар.

— Я всё понял, начальник, я его уже люблю, — и Заждан с нежностью посмотрел на Шелега.

Тот соскочил со стула и преданно потёрся о ногу могильщика.

— Ты, если что, сразу звони, — обратился тот к коту, — скажешь диспетчеру, чтобы Мишу прислал, — он погладил Шелега по спине, и санитары вышли из дома, громко хлопнув дверью.

Шелег подошёл к Заждану гордо задрав хвост.

— Я надеюсь, что твоё нынешнее место в семейной иерархии тебе понятно?

— Понятно, начальник, — отрапортовал Заждан и по привычке натянул майку на лицо.

— Опусти майку и слушай меня, широко распахнув глаза. Я буду превращать тебя высокоорганизованную личность. Ты перестанешь смотреть футбол, будешь по утрам в душе насвистывать Вильгельма Рихарда Вагнера, при тусклом свете свечи зачитываться Гете. Перед тобой откроется новый мир, мир, который был заслонён от тебя мечущимися телевизионными фигурками. Духовная слепота отступит под натиском интеллекта, моего интеллекта. Мы будем по вечерам собираться, ты, я, Малыш, и, как принято в интеллигентных семьях, дискутировать, обсуждать за куском сыра и блюдечком молока насущные проблемы человечества и отдельной личности, говорить о музыке, поэзии, искусстве. Мы будем задавать друг другу вопросы, спорить, но не для того, чтобы доказать свою правоту, а чтобы понять позицию оппонента.

— А как Малыш будет задавать вопросы, он же говорить не научился?

— Вначале, я буду спрашивать за него, но, уверен, что вскоре он и сам сможет участвовать в дискуссиях.

— Понятно, учитель, — подобострастно кивнул Заждан.

— То-то же, каждый должен знать своё место, встречают по одежке, а провожают … дефибриллятор, тиопентал, — Шелег гордо распушил хвост.

— Я не буду, я буду стараться, не надо меня больше провожать.

— Проверим, на слово поверить не могу, — сказал кот.

— А можно я с вами учиться буду? — спросил Мыш. — Я тоже хочу разрастись в высокоорганизованную особь.

— Ладно, но тогда это уже коллективные занятия будут, — разрешил Шелег.

— А если коллективные, то можно и Забаву взять в группу, — предложил Заждан. — А то я оторвусь от неё в развитии, и она перестанет вдохновлять меня, как личность. Я, конечно, телом буду продолжать с ней жить из чувства долга, благородства и жалости, но душой потянусь к женщинам тонким и развитым. И чтобы это не случилось, мы должны развиваться вместе.

— Неглупо сказано, — похвалил Шелег, — стали пробиваться зачатки здравого смысла. Воистину, страх — двигатель прогресса. Если так и дальше пойдёт, будешь стихи сочинять, и не хуже, чем этот ваш живодёр с русалками.

— Что, прямо сам буду писать "Златая цепь на дубе том, и днём и ночью …"?

— Если ты ещё раз вспомнишь про цепь, я наберу номер службы, — Шелег грозно распушился хвостом.

— Извините, учитель, а о чём мы тогда сочинять стихи будем, если не про цепь? Я неискушён в стихосложении. Стих про цепь — единственный, который я дочитал до конца.

— Стихи можно писать про всё… про всё, что видишь.

— А что я вижу? Ну, люстра, комната, таракан и тапок под потолком, а больше ничего. Я очень сомневаюсь, учитель, что даже Пушкин смог бы написать про это не в прозе. Конечно, когда у него на дереве мартовская русалка мечется, то слова сами рифмой складываются, а тут даже прозой не хочется.