Принуждение к миру

– Только что. Предлагаю забить болт на работу, хватать тачку и мчаться ко мне. Начнем провожать старый год с приятного общения в спальне.

– Ой, не могу, – огорчилась Яна. – Сегодня я обязана быть на торжественном приеме всех послов.

– Жаль, – огорчился и он. – А когда освободишься?

– Не раньше двух.

– Ладно, не переживай, все равно празднуем вместе. Я заеду за тобой, а пока буду готовиться.

– Я пообещала маме познакомить вас. Ты не против?

В голосе девушки зазвучали умоляющие нотки, и Тарасов засмеялся.

– Вообще-то я и сам хотел познакомиться с будущей тещей.

– Что ты сказал?!

– Жди, в два буду у вашей конторы.

Он положил трубку, представил, улыбаясь, лицо девушки и снова засмеялся. На душе, несмотря на все беды и горести российской жизни, было легко и радостно. Он знал, что все у них будет хорошо и ничто и никто не помешает им быть вместе.

Зазвонил телефон. Он снял трубку.

– Я люблю тебя, Слава! – с придыханием сказала Яна.

В трубке запульсировали молоточки отбоя. А он остался стоять в ступоре, вслушиваясь в звон, сквозь который в голове продолжали звучать волшебные слова: я люблю тебя, Слава… Она назвала его настоящим именем, что тоже имело большое значение. Такие слова не говорят кому попало.

Телефон зазвонил снова.

Он быстро схватил трубку, поднес к уху, собираясь пошутить: вы ошиблись номером. Однако вместо ожидаемого голоса Яны раздался незнакомый мужской голос:

– Роман Алексеевич Макаров?

Владислав едва не ответил: его заместитель, – но прикусил язык. Голос ему не понравился, он отдавал запахом пороха и войны.

– Кто спрашивает?

Голос пропал, будто говорившему заткнули рот. Вообще исчезли все шумы линии, в трубке на несколько мгновений воцарилась мертвая тишина, словно связь прекратилась, затем трубка посмотрелана Тарасова оценивающе, со злобной иронией, жестко и грозно, и тишина в динамике сменилась гудочками отбоя.

Владислав осторожно, как змею, положил трубку на рычаг, глянул на свою влажную ладонь и выругался. Интуиция подсказывала, что ему позвонил не просто человек, знавший его по имени, не «телефонный террорист», но очень информированный и опасный наглец, по сути, предупредивший противника о своих намерениях. Это мог быть только тот, о ком Тарасова предупреждали князь и воевода, – прибывший в Россию со своими гнусными планами магистр, ордена Раздела Джеральд Махаевски.

«Махневский!»– всплыла вдруг в памяти фамилия якобы генерала ФАР, позвонившего в Кострому майору Гарину и уговорившего последнего дать ему сведения о Данилине. Может быть, звонил именно Махаевски, а не Махневский?

Тарасов походил по комнате, размышляя о цели звонка неизвестного, потом тряхнул головой и начал раздеваться. Черт с ними со всеми, генералами и магистрами, сегодня праздник, Новый год у ворот, надо жить и веселиться. А магистры пусть убираются в ад и не мешают честным людям радоваться жизни!

В начале двенадцатого, освеженный, чистый, благоухающий дорогим одеколоном (Тарасов предпочитал туалетную воду, одеколон и лосьон после бритья фирмы «Булгари»), он спустился во двор, к машине, открыл дверцу… и упал лицом на тротуар, отреагировав на острое чувство «ветра смерти».

Выстрела он не услышал, зато услышал удар пули, пробившей дверцу машины. Если бы он не упал – аккурат получил бы пулю в живот. Однако, упав, он не стал дожидаться еще одного выстрела, прекрасно понимая ситуацию. Мгновенно откатился в сторону и рывком за колесо втянул себя под защиту заднего бампера «Субару». Пока он демонстрировал чудеса ловкости и гимнастический эквилибр, вторая пуля едва не поставила точку в представлении, пробив воротник зимней куртки, ужалив по касательной шею и вонзившись в литой диск колеса.

За те мгновения, что судьба отвела Владиславу на отступление, он все же успел бросить взгляд на двор и теперь, лежа за машиной, прокручивал в памяти увиденную картину.

Во дворе стояли три-четыре машины, называемые «подснежниками», – из тех, что постоянно забивают дворы многоэтажек Москвы, так как хозяева пользуются ими редко. Кроме них, среди сугробов, оставшихся после чистки двора спецтехникой, располагались еще с десяток автомобилей разных классов. Но из какого именно стреляли, понять сразу было трудно. Требовался еще один взгляд на двор – с другой точки, но для этого надо было рисковать, высовываться, брать темпи действовать, чего Тарасов делать не хотел.

Стрельба прекратилась.

Во дворе ничего не изменилось.

Жители трех девятиэтажек, образовывающих квадрат двора, которые в этот момент находились на его территории, ничего не поняли – стрельба велась из пистолета с насадкой бесшумного боя – и спокойно продолжали заниматься своими делами: выбивали ковры, выгуливали собак, присматривали за маленькими детьми и неторопливо брели через двор.

Секунда истекла.