Приобретут весь мир

— Я написал ей своеобразное письмо с выражением благодарности за гостеприимство, и несколько раз я писал ее отцу. Я должен был это делать, в связи с картинами Дэтаза, я рассказывал ему новости из Европы, которые, я думаю, заинтересуют его.

— Почему бы тебе не написать Лизбет?

— Потому что я не хочу поощрять её воображение. Я её не люблю, и не полюблю, и она должна понять это и найти себе подходящую поклонника в Балтиморе.

— Вы когда-нибудь говорили Лорел, что ее кузина влюблена в тебя?

— Конечно, нет. Во-первых, Лизбет никогда не говорила мне, что она влюблена в меня…

— Ее отец сказал тебе!

— Да, но отцы могут ошибаться, и так или иначе это их секрет. Если они хотят сказать Лорел, это зависит от них.

— Лорел направляется в Балтимор, ты знаешь?

— Она не упомянула об этом. Я сказал ей, когда она была здесь, что я никогда не говорил Лизбет или ее семье, что встретил Лорел в Германии.

— Почему ты этого не сделал?

— Я никогда не был уверен, ладят ли эти две семьи. Лорел своего рода бедная родственница, ты знаешь, и Холденхерсты придают слишком большое значение своему богатству. Идеи Лорел отличаются от их и антагонистичны во многих отношениях.

— Ты думаешь, что они будут с ней ссориться по этому поводу?

— Я точно не знаю. Лизбет Холденхерст — всего лишь ребенок, но она — ребенок, которая всегда делала, что хотела. Было это правильно или неправильно. Я думаю, что она будет расстроена, потому что я не поднял этот вопрос в Балтиморе. Я подумал, что если она услышит, что я встречался с её кузиной в Германии, и здесь, в Жуане, который она считала таким восхитительным местом, у не могут не возникнуть те же мысли, что и у моей собственной матери. Что нельзя проводить парапсихологические эксперименты с женщиной или читать ее рассказы в журналах, и не влюбиться в нее. Она может расстроиться и, возможно, озлобиться.

— Она совсем не такая девочка, Ланни.

— Я узнал, что девушки иногда удивляют вас, и во всяком случае, это не мое дело. У меня была идея, что Лорел была в Германии более или менее тайно. И я не был уверен, что она рассказала об этом родственникам. Ей не нравятся нацисты, и она может написать книгу об этом. И поэтому, встречаясь с ней, я должен был быть осторожен. Моё общее мнение, позволить другим людям управлять своими делами по-своему.

— Какой странный скрытный человек, кем ты становишься, Ланни! Меня беспокоит мысль о том, что ты занят чем-то опасным и скрываешь от меня свои дела.

«Забудь, дорогая!» — он улыбнулся. Он иногда подумывал посвятить эту проницательную мать, по крайней мере частично, в свои секреты. Но что хорошего из этого выйдет? Она не разделяла его идей, и у нее было бы много беспокойства, которое ей было бы трудно скрывать от других. Теперь он сказал: «Я смотрю на мир и люблю его все меньше и меньше, тем больше я знаю о нём. Я держусь в стороне и не делаю ошибку, которую ты делаешь, общаясь с людьми, которые называют себя моими друзьями, в действительности не являясь ими, но тащат из меня все, что могут».

VII

Если бы Ланни мог руководствоваться своими собственными предпочтениями, то он редко покидал бы поместье Бьенвеню. Он продолжил бы эксперименты с мадам Зыжински и читал бы книги из хорошо подобранной библиотеке, которую получил в наследство. Он поручил бы настроить своё фортепиано и разминал бы свои пальцы, снова производя богатую сокровищницу звуков. Он еще раз занялся тем, что он шутливо назвал предметом изучения ребенка. В закрытом дворе виллы был очаровательный экземпляр, которого он хотел изучить, сын Марселины и внук Бьюти, которого они назвали в честь художника Марселя Дэтаза.

Этот сын и внук был наполовину итальянцем, на четверть французом и на четверть американцем. Его мать была в Берлине, танцевала в ночном клубе и, по-видимому, была увлечена своим любовником Юнкером. Но крошечный Марсель об этом ничего не знал и не нуждался в ней. Его разведенный отец, Капитано, был фашистским хвастуном, но ребенок тоже этого не знал, и Ланни мог надеяться, что с мудрым воспитанием и примером он может избежать такой наследственности. Ему было всего два года, восхитительный возраст. Он носился по всему двору, спотыкаясь о щенят и наполняя двор радостными звуками. Ланни вытащил маленький фонограф, поставил запись и научил его танцам. Точно так же, как он сделал это для его матери. Это было всего двадцать один год назад, когда Ланни вернулся из Парижа после мирной конференции, которая взяла на себя обязательство обеспечить миру демократию и вместо этого обеспечила развитие фашизма и нацизма.