Пришедшие с мечом

В Покрове квартировал князь Борис Андреевич Голицын, начальник Владимирского ополчения – единственной силы, стоявшей на пути у неприятеля в столицу древнего княжества. Карие глаза князя глядели печально, чуть оттопыренная нижняя губа придавала его вытянутому лицу скорбное выражение. Он рассказал Комаровскому о последних минутах своего друга князя Багратиона, скончавшегося у него на руках. Последние слова князя Петра были: «Господи, спаси Россию!» Евграф Федотович, слышавший о ранении Багратиона во время сражения при Бородине, не знал, что он скончался, это известие тронуло его до глубины души. Москва взята, Багратиона больше нет! Да и Богородск уже в руках французов, добавил Голицын. Кутузов приказал ему отступать без боя в случае движения основных сил неприятеля к Владимиру, однако князь молил Бога, чтобы ему не пришлось выполнять этот приказ. Пока его ратники лишь конвоировали пленных, которых приводили гусарские и казацкие отряды, нападавшие на французских фуражиров, но кто знает, что будет завтра…

Во всех ямах на Московской дороге ямщики с негодованием спрашивали столичного генерала, отчего это государь собирает в ополчение помещичьих крестьян, а с них никого не берёт? Они бы дали из двух сыновей одного и не пожалели бы для них лучших лошадей! Прибыв в Тулу и посмотрев на конных ратников, которых с гордостью показал ему губернатор Богданов, Комаровский написал донесение государю о желании ямщиков служить против общего врага.

* * *

Худые щеки Христиана Ивановича Лодера обросли колкой седой щетиной, но бриться было недосуг: раненые всё прибывали и прибывали, их нужно было распределять – на срочную операцию, на перевязку, на дальнейшую транспортировку. Их были тысячи: с раздробленными костями, со страшными ранами в грудь и брюхо; многих доставили в Касимов из самого Смоленска, через Вязьму и Москву, не сделав за две недели не единой перевязки! В ранах копошились черви, их края почернели и источали зловоние; кроме того, почти все пациенты были крайне истощены, страдали от изнурительной лихорадки и нервных припадков: их везли осенью на телегах, зачастую на голых досках, без пучка соломы, едва прикрытых лохмотьями, почти нагих! Бедняг ограбили еще на поле сражения, когда они лежали там замертво, совершенно беспомощные. Лейб-медик уже знал: увидишь кого в драном армяке на голое тело, в дырявых чулках и без сапог – скорее всего, офицер.

Привычно сложив тонкие губы в легкую улыбку ради приветливого выражения лица, врач бегло осматривал раны, механически ставил диагноз, отдавал краткие распоряжения по-немецки, которые все госпитальные служители уже научились понимать.

Конечно, он занимался раньше хирургией и судебной медициной, сам преподавал эти дисциплины, но никогда не думал, что станет военным медиком: его больше привлекало акушерство, повивальное искусство – область, совершенно противоположная этой. За двадцать четыре года в Йене доктор Лодер подготовил множество врачей, построил новый анатомический театр, учредил родильный госпиталь, издал подробнейшие анатомические таблицы. Потом ему предложили должность профессора в университете Галле, он принял прусское подданство. Но шесть лет назад Галле был занят французами. Брат Наполеона, Жером Бонапарт, ставший королем Вестфалии, предложил служить ему; Лодер отказался и уехал в Кёнигсберг. Когда прусский король заключил союз с Наполеоном, доктор перешел в русское подданство и стал лейб-медиком императора Александра. Года полтора Христиан Иванович спокойно жил в Москве, занимаясь частной практикой, пока не началась война… Теперь он мотается между Касимовым, Меленками и Елатьмой.

– Nein! – резко крикнул он санитару, собиравшемуся напоить раненого с кровавой тряпкой на голове. – Operieren[2].

* * *

«Найдя столь долгое время изыскиваемое, но поныне еще не обнаруженное средство произвольно управлять летучею машиною, действие которой я в шести верстах от Москвы в присутствии многих зрителей показывал, от коих свидетельство отобрать можно, я ныне всеподданнейше умоляю Ваше Императорское Величество не пропускать ни малейшего времени, дабы сие важное дело сколь возможно поспешнее произведено могло быть в действие. Совершенно будучи уверен, что я впоследствии заслужу благоволение Вашего Императорского Величества по причине двукратно уже испытанного мною успеха в употреблении моей машины, всеподданнейше прошу мне позволить: оконченную уже мною в Москве малую машину, если не явится никаких чрезвычайных препятствий, здесь собрать, а не достающие к ней части вновь изготовить, потому что рама и нижняя часть, по причине весьма поспешной укладки, на что я только три часа имел времени, не могли быть увезены, но были истреблены при приближении неприятеля».