Присяга простору

Все на уроках в дело шло,

когда бывал диктантз

«Врачебная косметика»,

Мордовцев и Д е к а р т.

А я был мал, но был удал, и в этом взявши первенство,

я между строчек исписал

двухтомник Маркса-Энгельса.

Ночью, светом обданные, ставни дребезжали —

это эшелоны мимо проезжали,

и писал я нечто еще неоцененное,

длинное, военное, революционное...

1957

Э. А. Дубининой

Я сибирской породы.

Ел я хлеб с черемшой

и мальчишкой паромы

тянул, как большой.

Раздавалась команда.

Шел паром по О к е . 1

От стального каната

были руки в огне.

Мускулистый, лобастый,

я заклепки клепал

и глубокой лопатой,

Ю к а —река в Восточной Сибири.

14

где велели, копал.

На меня не кричали,

не плели ерунду,

а топор мне вручали,

приучали к труду.

А уж если и били

за плохие дрова —

потому, что любили

и желали добра.

До десятого пота

гнулся я под кулем.

Я косою работал,

колуном и кайлом.

Не боюсь я обиды,

не боюсь я тоски.

Мои руки оббиты

и сильны, как тиски.

Все на свете я смею,

усмехаюсь врагу,

потому что умею,

потому что могу.

1954

СВАДЬБЫ

А.

Межирову

О, свадьбы в дни военные!

Обманчивый уют,

слова неоткровенные

о том, что не убьют...

Дорогой зимней, снежною,

сквозь ветер, бьющий зло,

лечу на свадьбу спешную

в соседнее село.

Походочкой расслабленной,

с челочкой на лбу

вхожу, плясун прославленны

15

в гудящую избу.

Наряженный, взволнованный,

среди друзей, родных,

сидит мобилизованный

, растерянный жених.

Сидит с невестой — Верою,

А через пару дней

шинель наденет серую,

на фронт поедет в ней.

Землей чужой,

не местною,

с винтовкою пойдет,

под пулею немецкою,

быть может, упадет.

8 стакане брага пенная,

но пить ее невмочь.

Быть может, ночь их первая —

последняя их ночь.

Глядит он опечаленно

и — болью всей души

мне через стол отчаянно:

«А ну, давай пляши!»

З а б ы л и все о выпитом,

все смотрят на меня,

и вот иду я с вывертом,

подковками звеня.

То выдам дробь,

то по полу,

носки проволоку.

Свищу, в ладоши хлопаю,

взлетаю к потолку.

Л е т я т по стенам лозунги,

что Гитлеру капут,

9 у невесты слезыньки

горючие текут.

Уже я измочаленный,

у ж е едва дышу. .

«Пляши!..» — кричат отчаянно,

и я опять пляшу...

16

Ступни как деревянные,

когда вернусь домой,

но с новой свадьбы пьяные

являются за мной.

Едва отпущен матерью,

на свадьбы вновь гляжу

и вновь у самой скатерти

вприсядочку хожу.

Невесте горько плачется,

стоят в слезах д р у з ь я.

Мне страшно. Мне не пляшется,

но не плясать —

нельзя.

1955

САПОГИ

Был наш вагон похож на табор.

В нем были возгласы крепки.

Набивши сеном левый тамбур,

как боги, спали моряки.

М а русей кто-то бредил тихо.

Котенок рыжий щи хлебал.

Учила сумрачного типа,

чтоб никогда не мухлевал.

Я был тогда не чужд рисовки

н стал известен тем кругам

благодаря своим высоким

американским сапогам.

То тот,

то этот брал под локоть,

прося продать, но я опять

лишь разрешал по ним похлопать,

по их подошвам постучать.

Но подо мной,

куда-то в Еткуль,

с густой кошюн на голове,

шенко

17,

парнишка, мой риьесник, ехал,

босой, в огромных галифе.

И что с того, что я обутый,

а он босой,—

ну что с того! —

но я старался почему-то

глядеть поменьше на него...

Не помню я, в каком уж месте

стоял наш поезд пять минут.

Был весь в а ю н разбужен вестью:

«Братишки! Что-то выдают!»

Спросонок тупо все ругая,

хотел надеть я сапоги, ·

но кто-то крикнул, пробегая:

«Ты опоздаешь! Так беги!»

Я побежал, но в страшном гаме

у станционною ларька

вдали с моими сапогами

того увидел паренька.

За вором я понесся бурей.

Я был в могучем гневе прав.

Я прыгал с буфера на буфер,

штаны о что-то разодрав.

Я гнался, гнался что есть мочи.

Его к вагону я п р и ж а л.

Он сапоги мне отдал молча,

з а п л а к а л вдруг и побежал.

И я в каком-то потрясенье

глядел, глядел сквозь дождь косой,

как по земле сырой,

осенней

бежал он, плачущий, босой...

Потом внушительный, портфельный

18

вагона главный старожил

новосибирского портвейна

мне полстакана предложил.

Штаны мне девушки л а т а л и,

твердя, что это не беда,

а за окном то вверх взлетали,

то вниз пыряли

провода...

1954

РОЯЛЬ

Пионерские а в р а л ы,

как вас надо величать!

Мы в сельповские подвалы

шли картошку выручать.

Пот блестел на лицах крупный,

и ломило нам виски.

Отрывали мы от клубней

бледноватые ростки.

На картофелинах мокрых

патефон был водружен.

Мы пластинок самых модных

переслушали вагон.

И они крутились шибко,

веселя ребят в сельпо.

Про барона фон дер Пшика

было здорово сильно!

Петр Кузьмич, предсельсовета,

опустившись к нам в подвал,

нас не стал ругать за это —

он сиял и ликовал.

Языком прищелкнул вкусно

в довершение всего

и с к а з а л, что из Иркутска

привезли рояль в село.

Мне велел одеться чисто

и умыться Петр Кузьмич]

«Ты ведь все-таки учился,

19

ты ведь все-таки москвич...»

Как о чем-то очень дальнем,

вспомнил: был я малышом

в пианинном и рояльном,

чинном городе большом.

После скучной каши манной,

взявши нотную тетрадь,

я садился рядом с мамой

что-то манное играть.

Не любил я это дело,

но упрямая родня

сделать доблестно хотела

пианиста из меня.

А теперь — в колхозном клубе —

ни шагов, ни суетни.

У рояля встали люди.

Ж д а л и музыки они.

застыл на табурете,

молча ноты теребил.

Как сказать мне людям этим,

.

что играть я не любил,

что пришла сейчас расплата