Присяга простору

по-русски в ы ж а л а звезда. ·

И подарило ей начальство

без всяких там презренных «р»

дубленку, что предназначалась

по очереди медсестре...

...Кондрашин чай хлебал Внакладку,

не веря славе завозной,

когда я в драную палатку

ввалился с книжкой записной

«Вопросы? А не про Египет?

Про БАМ?

Везет же мне, везет...

Отвечу... Только надо выпить

на пару — чайничков пятьсот...»

Шагнул я было из палатки,

пожал плечами, уходя,

но вдруг боксерские перчатки

в скулу ударили с гвоздя.

Ну и народ — ну и начальник!

Я сел за стол: «Откроем счет

чаям...

А что ж неполный чайник?

Начнем... Дойдем до пятисот!»

Его фамилия — Кондрашин.

Он смотрит в душу мне в упор.

Он знает, правильно, что зряшен

односторонний разговор.

В нем древний клич:

«Сарынь на кичку!»

и стон есенинских берез.

«Историк» — дали ему кличку

и в пол у шутку и всерьез.

Всерьез он клички этой стоит.

В нем — глубина земных корней.

Тот, кто история, — историк,

а не кормящийся при ней.

Он спорит яростно, красиво,

ладонью воздух раскроя...

Его фамилия — Россия,

310

т а к а я точно, как моя.

В какой бы ни был я трясине,

я верой тайною храним;

моя фамилия — Россия,

а Евтушенко — псевдоним.

Вся моя сила т- только в этом.

Она — земля, не пьедестал.

Народ становится поэтом,

когда поэт народом стал.

3

Когда я говорю: «Россия»,

то не позволит мне душа

задеть хоть чем-нибудь грузина,

еврея или л а т ы ш а.

Я видел Грузию на БАМе!

Там, как в тбилисской серной бане,

от пота ярого мокры,

грузины строили посёлок

без причитании невеселых

в кусачих тучах мошкары.

Ш а г а я д а ж е по трясинам,

грузин останется грузином!

Как и всегда, был на большой

гостеприимный дух грузинства,

а из семян всходила киндза

в обнимку с нашей черемшой.

О, витязи в медвежьих шкурах,

изящные, на перекурах!

Когда их с треском грозовым

пожары пламенем прижали —

бежали робкие пожары

от наших доблестных грузин.

Я был сознательным ребенком.

«СССР» — я октябренком

нес на детсадовском ф л а ж к е.

Я рос в содружестве великом,

но я пишу не на безликом —

пишу на русском языке.

Мне псевдорусского зазнайства

дороже сдержанность нанайца,

но я горжусь, России сын,

341

с наследным правом невозбранным

Кремлем, как Матенадараном

гордится каждый армянин.

Встают за мной Донской Димитрии,

и Аввакум в опальной митре,

и Ферапонтов монастырь.

За мной — Кижн, скитов избушки.

за м н о ю — П е т р Великий, Пушкин,

за мной — Ермак, за мной — Сибирь,

Мы будем, словно Петр в Гааге,

у ч и т ь с я — т о л ь к о не отваге,

не щедрости, не широте,

и мы в духовные холопы

Америки или Европы

не попадем по простоте.

И русский русским остается,

когда в нем дух землепроходства.

Д а й твою шапку, Мономах,—

у нас в ушанках недостача!

Мы сбросим груз камней лежачих,

обломовщину обломав!

Благословляю все народы,

все языки, все земли, воды,

все бессловесное зверье.

Все в мире страны мне родные,

но прежде всех моя Россия —

ты, человечество мое!

4

Мое человечество

входит бочком в магазин,

сначала идет

к вяловатой поросшей картошке,

потом выбирает

большой-пребольшой апельсин

но так, чтобы кожа

была бы как можно потоньше.

Мое человечество

крутит баранку такси

с возвышенным видом

всезнающего снисхожденья,

и, булькнув свистулькой,

как долго его ни проси,

342

само у себя

отнимает права на вожденье.

Мое человечество —

это прохожий любой.

Мое человечество строит, слесарит,

рыбачит,

и в темном углу

с оттопыренной нижней губой

мое человечество,

кем-то обижено, плачет.

И я человек,и ты человек, и он человек,

а мы обижаем друг друга,

· как самонаказываемся,

стараемся взять

друг над другом отчаянно верх,

но если берем,

то внизу незаметно оказываемся.

Мое человечество,

что мы так часто грубим?

Нам нет извиненья, когда мы грубим,

лишь отругиваясь,

ведь грубость потом,

как болезнь, переходит к другим,

и снова от них возвращается к нам

наша грубость.

Грубит продавщица и официантка грубит.

Кассирша на жалобной книге

седалищем расположилась,

но эта их грубость —

лишь голос их тайных обид

на грубость чужую,

которая в них отложилась.

Мое человечество,

будем друг к другу нежней.

Давайте-ка вдруг удивимся

по-детски в тол чище,

как сыплется солнце

с поющих о жизни ножей,

когда на педаль

нажимает, как Рихтер, точильщик.

Мое человечество, ·

нет не виновных ни в чем.

343

Мы все виноваты,

когда мы резки, торопливы,

и если в толпе

мы кого-то толкаем плечом,

то все человечество

можем столкнуть, как с обрыва.

Мое человечество — это любое окно.

Мое человечество —

это собака любая,

и пусть я живу,

сколько будет мне

жизнью дано,

но пусть я живу,

за него каждый день погибая.

Мое человечество

спит у "меня на руке.

Его голова у меня на груди улегается,

и я, прижимаясь

к его беззащитной щеке,

щекой ощущаю —

оно в темноте улыбается,,,

5

В тайге над Кунермой —

лежачие р ж а в ы е камни,

На камни срываются

пота рабочего капли,

и вмиг исчезают они,

зашипев кипятком,

угрюмо засасываемые мхом.

В глазах рябит от грохота, просверка,

Груздями раздавленными

землю вымостив,

в стонах деревьев

рождается просека —

пространство,

вырванное у непроходимости.

Не обижайтесь, березки и сосенки,

и не оплакивайте г^бя,

Преодоленье пространства

собственного

— это России судьба.

344

Есть ярое что-то

от русской старинной артели

л ребятах, которые бамовским потом

насквозь пропотели.

На них — ни лаптей,