Приступить к ликвидации

Сколько длился налет? Пять минут? Двадцать? Час? Данилов не понял. Время остановилось в вое и кошмаре разрывов. Он лежал. Скрипел на зубах снег с землей. Другой отсчет жизни шел сейчас, совсем другой отсчет. Самолеты ушли, напоследок полоснув улицы длинными очередями автоматических пушек.

Город горел. Вернее, горело то, что осталось от него. По улицам со звоном неслись пожарные машины, грузовики, набитые бойцами, машины «скорой помощи». Протяжно и страшно, на одной ноте кричала женщина, где-то плакал ребенок.

— Товарищи, товарищи, — к ним подбежала девушка в военной форме, — детей завалило! Помогите!

Данилов скинул шинель и остервенело ломом откатывал здоровые обломки бетона. Руки саднило, гимнастерка пропиталась потом, но он бил и бил тяжелым ломом, прорываясь сквозь завал к подвальным окнам. Рядом работали Никитин и Муравьев, еще какие-то люди, военные и штатские.

Наконец проход был расчищен. Из темноты слышались стоны и плач. Данилов зажег фонарь и прыгнул в черное отверстие. Среди обвалившихся балок и опор, в красной кирпичной пыли ползали, словно незрячие, дети.

Данилов схватил первого ребенка, почувствовал его невесомую беззащитность, на секунду прижал к себе и протянул наверх. Добрые руки, добрые и любящие, приняли у него спасенного.

…Всю дорогу перед Ленинградом Данилов не отходил от окна. За окном лежала земля после битвы. Это была необычная земля. Каждый метр ее покрылся искореженным, обожженным металлом. Какой же силы должен был быть взрыв, чтобы расколоть, словно яйцо, огромную самоходную установку! Сколько тротила взорвалось, прежде чем оставить эти страшные воронки.

Техника, взрывчатка, стрелковое оружие — все против тех, кто сидел в зигзагообразных окопах, шрамами легших на землю. Не было деревни, домов, деревьев. Все смела страшная поступь войны. Много дней на этой земле дрались за каждый выступ оврага, за каждый бугорок. Дрались и умирали.

Данилов смотрел и думал, что нет ничего чудовищней и страшней войны. Никогда не привыкнет к этому человек, потому что нельзя привыкнуть к смерти.

Но все же жизнь брала свое. На маленьких станциях, назло хаосу и смерти, выросли домики из свежеоструганных досок, рядом притулились землянки. Над их крышами уютно клубился дымок.

Проплыла мимо окон будка стрелочника, а рядом с ней поленница дров. Брала жизнь свое. Брала. Назло смерти, назло искореженному железу, бессмысленному символу войны.

Простучал под колесами новый мост через Неву. Деревянный, но сделанный добротно, на долгие годы.

— Под огнем за несколько дней возвели, — сказал за спиной Данилова проводник. — Скоро Ржевка, а там уж и Ленинград.

Город вырастал за окном, закрывая поля, деревья, небо. Состав шел мимо улиц, разбитых снарядами домов. Снег занес разрушенные здания. И шли по этим улицам люди, проезжали машины, нещадно звеня, прокатил трамвай.

Жил город. Все выдержал он и остался. Как памятник воинской славы и человеческого мужества. Купол Финляндского вокзала пробит снарядами, высокий перрон расколот в нескольких местах. Но все же это был настоящий вокзал, по-петербургски щеголеватый и элегантный.

Отдел милиции они разыскали быстро. Усталый дежурный, увидев подполковника, встал, застегивая воротник гимнастерки.

— Слушаю вас, товарищ подполковник.

— Вот что, лейтенант, вызовите кого-нибудь из руководства.

— Минутку, — дежурный поднял телефонную трубку.

Через несколько минут в дежурную часть спустился невероятно худой капитан, китель висел на нем совершенно свободно, впалые щеки резко обтянули скулы.

— Начальник отдела капитан Ревич.

— Подполковник Данилов, начальник ОББ Московского уголовного розыска. — Иван Александрович вынул удостоверение.

— Из самой Москвы? — радостно переспросил капитан. — Вот это да! Первые вы, товарищи москвичи.

— Никитин, — скомандовал Данилов.

Никитин положил на стол дежурного тяжелый мешок. И тут только Иван Александрович увидел, что он разорван.

— Это осколок, наверное. Мы в Волховстрое под бомбежку попали. Продукты эти ребята из отдела милиции Ленинградского вокзала собрали для вас.

Капитан развязал горловину, начал вынимать банки и свертки. В одной из банок торчал зазубренный, сине-стального цвета острый обломок металла.

— Вот он, — капитан попробовал вытащить осколок из банки. — Здорово засел, плоскогубцы нужны.

На столе лежали продукты. Смотрели на них офицеры милиции. И каждый думал о той незримой связи, которая объединяет людей в годы испытаний. И каждый знал, что силы их именно в этой связи, которую потом в официальных документах именуют монолитностью и единством.

— Спасибо вам. — Начальник отдела пожал всем руки. — Спасибо. Мы продукты эти по многодетным семьям распределим. Прямо вечером на разводе.

— Нам пора. — Данилов посмотрел на часы.

— Тимин, — спросил капитан, — где полуторка?

— На месте.

— Мы вас до Невского подкинем, а там до Дворцовой площади два шага.