Приступить к ликвидации

Чем дальше уходила война, тем размереннее и спокойнее становилась жизнь города. Он уже почти оправился от военных тревог, и только присутствие военных определяло его статус — ближний тыл. Военных было много. Их ежедневно выбрасывал в город железнодорожный узел, они приезжали в командировки, торопились на фронт из госпиталей и запасных полков. Интенданты, трофейщики, саперы, офицеры охраны тыла, службы обеспечения были подлинными хозяевами города.

Люди в военной форме стали привычны. Они как бы дополняли городской пейзаж.

Поэтому никому не бросались в глаза два вышедших из парикмахерской офицера. Такие, как все, в пилотках, в гимнастерках, видавших виды.

…Купили у торговки кулек с ягодами, подошли к кино. И дальше по городу. Ах, этот тыловой город! Сколько соблазнов таит он для людей, приехавших с фронта. Как мила им тишина и беззаботность. Как много нужно успеть за короткое время командировки.

Вон ресторан. Маленький, но ничего. Ресторан. И танго выплескивается на улицу. Щемящее, прекрасное старое танго. И голос женщины чуть хрипловато и грустно поет о любви. Заходите, офицеры! Выпейте, потанцуйте. Не вечна ведь командировка. Когда еще вы попадете в этот город. Наверное, никогда. Другие будут, а этот сотрется в памяти, растает. Мрачноватый, с узкими улочками, с обветшалой готикой домов, с распятием Христа за мутными от пыли окнами.

Вот площадь. А на ней — фотограф. Маленький, круглый человечек в полосатой рубашке и галстуке-бабочке. Он не снимает. Нет. Он колдует. Он может навсегда остановить мгновение. Одну секунду прожитой жизни. Остановить и подарить ее всем.

Съемные декорации. С аляповатыми лебедями и всадниками в черкесках.

Офицеры засмеялись и подошли к фотографу. Один из них снял пилотку, отдал товарищу, зашел за декорацию. Снимай, фотограф. Хочу быть джигитом в черкеске и на коне.

— За фотографиями завтра, — поклонился фотограф, принимая деньги.

Завтра так завтра. У них еще есть время. И день сегодня хороший и длинный. Они поблагодарили фотографа, угостили его папиросой.

День кончился, и фотограф собрал свое имущество. Спрятаны в соседнем доме задники-декорации и тренога с фотоаппаратом. Фотограф идет домой. Знакомые улицы, знакомые дома. В этом городе он знает всех и его все знают. Он вежливо приподнимает шляпу, приветствуя. Он идет с работы. Фотограф вырос и состарился в этом городе. На этих улицах он встречал щеголеватых кавалеристов, прятался в подвале от людей в черных эсэсовских мундирах, видел пьяных, озлобленных власовцев.

У его дома пивная. Много лет ежедневно заходит он сюда.

— Добрый вечер, дорогой Микульский, — приветствует его пожилой буфетчик.

— Добрый вечер, Стась.

Буфетчик наливает фотографу стопку водки. В пивной пусто. Занято всего два столика. У буфетчика есть время поболтать.

Микульский выпивает. Морщится, закусывает моченым горохом.

— Как торговля?

— Сегодня неважно. Вчера было лучше. Крестьяне с рынка.

— Что нового?

— Плохие новости, очень плохие.

— Что такое?

— Бандиты, одетые в русскую форму, побили семью в Смолах.

Фотограф поставил рюмку, посмотрел на буфетчика:

— Не верю. Мало чего болтают бабы на базаре.

— Правда. Мой брат оттуда бежал. Рядом с его домом они убили всю семью.

— О, Гронский, Гронский. А ваш брат ничего не путает?

Буфетчик усмехнулся горько:

— Христом клянусь.

— У Смол лес, а там кого только нет. Спасибо. До свидания.

В маленькой квартирке фотограф снял пиджак и галстук, надел синий халат. Сегодня у него много работы. Надо успеть отдать завтра снимки. Честь фирмы. Что делать!

Горит красный фонарь. Вспыхивает и гаснет увеличитель. Падают в ванночку фотопластинки. Появляются на ней веселые лица людей в военной форме. Широкие улыбки солдат-фронтовиков, радостные девичьи лица.

Улыбка, лицо. Улыбка, лицо. Группа солдат. На снимке крупно лицо человека в черкесской шапке. Фотограф поправляет увеличитель. Опять опускает в ванночку новый снимок. Сквозь закрепитель проявляется на бумаге лицо в рамке от декорации.

Оно проступает медленно. Сначала глаза, потом лоб, потом тонкие губы расплываются в улыбке, тяжелый подбородок. Фотограф долго смотрел на отпечаток, аккуратно вынул его, пошел в комнату. Положил на стол, закурил сигарету и опять долго разглядывал лицо офицера.

В чулане у него архив фирмы. На полках стоят сотни фотопластинок, к каждой из которых прикреплен маленький контрольный снимок.

Фотограф ищет, тщательно перебирая каждую пластинку. Кажется, нашел. Он снова идет в лабораторию. Вспыхивает увеличитель. Плавает в ванночке бумага. И опять медленно проступает лицо. Сначала глаза, потом лоб, потом тонкие губы, тяжелый подбородок. На снимке — тот же человек, только теперь он не в форме советского офицера, а в щеголеватом костюме, галстук-бабочка, волосы аккуратно причесаны на косой пробор.

Фотограф смотрел на эти снимки, а в памяти всплыла пивная и голос буфетчика всплыл: «Рядом с его домом русские убили всю семью».

На квитанции подпись:

«Пан Ромуз. Коммерсант».

Микульский сложил снимки в пакет, спрятал их в карман пиджака. Оглядел комнату, погасил свет.