Притча

И время ушло. Наступила весна; в войну (уже шел 1918 год) вступили американцы, они остервенело стремились за Атлантический океан, пока было еще не поздно, пока не кончились все бои, не настал час победы; старый затхлый германский поток снова залил Сомму и пикардийские города, можно сказать, уже прошедшие искус, месяц спустя он хлынул вдоль Эны, и чиновники в парижских конторах стали снова защелкивать замки старых дорожных портфелей; наступил май, и бои возобновились даже на Марне, американские войска теперь контратаковали среди разрушенных городов, которым уже, казалось бы, пора было получить и отпущение грехов. И теперь он не размышлял; ему было не до того; вот уже две недели с винтовкой, из которой ни разу не выстрелил, он находился в одном из взводов арьергарда, был слишком занят тем, что снова приучался ходить в строю, и заглушал неотвязную потребность думать, твердя про себя отрывок, памятный с прежних времен, когда он еще не утратил способности верить, возможно, с оксфордских (он словно бы видел даже страницу), хотя сейчас казалось, что это было гораздо раньше, слишком давно, чтобы помниться и поныне:

Я согрешил,Но то было в другой стране,

К тому же девушка мертва.

И поэтому прекращение огня оказалось для него громом с ясного неба. Немцев остановили, и он опять стал связным; на рассвете он вернулся из штаба дивизии, два часа спустя, когда он спал на койке солдата, посланного на хозяйственные работы, посыльный вызвал его в штаб.

— Вы умеете водить мотоцикл, — сказал подполковник. Он подумал: Будто не знаешь. И ответил:

— Так точно, сэр.

— Отправляйтесь в штаб корпуса. Там нужны курьеры. У штаба дивизии вас и остальных будет ждать грузовик.

Он даже не подумал: Кого остальных? Подумал лишь: Они убили змея, теперь им нужно избавиться от обрубков, и снова отправился в штаб дивизии, где ждали еще восемь связных из других батальонов и грузовик; все девять поехали этим специальным транспортом служить специальными курьерами при штаб-квартире корпуса, хотя обычно курьеров там хватало, зачем туда потребовали еще их, они не знали, не спрашивали и даже не интересовались; видя все вокруг неизменным, давным-давно знакомым, он бесстрастно думал с легкой, кривой, похожей на улыбку гримасой: Да, змей оказался больше, чем они предполагали. Больше он ничего не узнал ни по прибытии в штаб корпуса, ни в течение последующих двух часов, когда на полной скорости доставлял, обменивал и получал депеши от людей, с которыми никогда не сталкивался прежде, — то были не дежурные сержанты, а майоры, полковники… иногда даже и генералы в транспортных и артиллерийских парках, возле которых стояли замаскированные колонны грузовиков и орудий, дожидаясь темноты, чтобы тронуться в путь, на позиционных батареях, в штабах летных подразделений и на прифронтовых аэродромах, — и за его застывшей, похожей на улыбку гримасой не скрывалось даже любопытства; он был солдатом во Франции двадцать один месяц, из них пять — офицером, и поэтому мог разобраться в открывшейся ему картине: гигантский, неуклюжий механизм войны со скрежетом полз к вынужденной остановке, с тем чтобы повернуть и с грохотом покатить в новом направлении, — поток осевших было на складах боеприпасов, приостановившийся не сам по себе, а вследствие военных успехов, теперь снова хлынул к фронту; впоследствии ему казалось, что он несколько дней носился по этим тыловым дорогам, прежде чем понял, что происходит; он даже не мог вспомнить, когда, где, какой незнакомый голос со встречного грузовика, или с мотоцикла, или, может быть, в одной из канцелярий, где он сдавал одну депешу и брал другую, произнес: «Сегодня утром французы прекратили огонь…» — помнил лишь, что, когда осознал услышанное, он ехал, мчался к вышедшему из-за горизонта солнцу.

И лишь в час пополудни он в конце концов увидел человеческое лицо: на деревенской улице возле кабачка стоял капрал — связной еще в бытность офицером видел его в канцелярии старого батальона: он притормозил и остановился, не слезая с мотоцикла; раньше он этого не делал.

— Нет, — сказал капрал. — Это всего один полк. И они подняли сильную стрельбу по немецкому тылу и коммуникациям. Палят с самого рассвета…

— Но один полк прекратил огонь, — сказал связной. — Один прекратил.

Капрал уже не смотрел на него.

— Промочи горло, — сказал он.

— Кроме того, — сказал связной, — ты ошибаешься. В полдень прекратил огонь весь французский фронт.

— А наш нет, — сказал капрал.

— Пока нет, — сказал связной. — Но вскоре прекратят.

Капрал смотрел в сторону. И молчал. Связной легко и быстро коснулся правой рукой левого плеча.

— Теперь здесь нет ничего, — сказал он.