Притчи. Большая книга. Мудрость всех времен и народов

— Вы написали против меня множество статей и фельетонов, — отвечал он, — это несомненно. Но известна ли вам басня о лисе и кошке? У лисы много было хитростей, а она всё-таки попалась; у кошки была только одна: взлезть на дерево, и собаки её не достали. Так и я: в ответ на все ваши статьи, я вывел вас целиком в одной только книге, надел на вашу разумную голову шутовской колпак — и будете вы в нём щеголять перед потомством.

— Перед потомством! — расхохотался критик, — Как будто ваши книги дойдут до потомства! Лет через сорок, много пятьдесят их никто и читать не будет.

— Я с вами согласен, — отвечал писатель, — но с меня и этого довольно. Гомер пустил на вечные времена своего Ферсита, а для вашего брата и полвека за глаза. Вы не заслуживаете даже шутовского бессмертия. Прощайте, господин… Прикажете назвать вас по имени? Едва ли это нужно: все произнесут его и без меня.

Враг и друг

Осуждённый на вечное заточенье узник вырвался из тюрьмы и стремглав пустился бежать. За ним по пятам мчалась погоня. Он бежал изо всех сил. Преследователи начинали отставать.

Но вот перед ним река с крутыми берегами — узкая, но глубокая река. А он не умеет плавать! С одного берега на другой перекинута тонкая гнилая доска. Беглец уже занёс на неё ногу… Но случилось так, что тут же возле реки стояли лучший его друг и самый жестокий его враг. Враг ничего не сказал и только скрестил руки; зато друг закричал во всё горло:

— Помилуй! Что ты делаешь? Опомнись, безумец! Разве ты не видишь, что доска совсем сгнила? Она сломится под твоею тяжестью, и ты неизбежно погибнешь!

— Но ведь другой переправы нет, а погоню слышишь? — отчаянно простонал несчастный и ступил на доску.

— Не допущу!.. Нет, не допущу, чтобы ты погибнул! — возопил ревностный друг и выхватил из-под ног беглеца доску. Тот мгновенно бухнул в бурные волны — и утонул.

Враг засмеялся самодовольно и пошёл прочь; а друг присел на бережку и начал горько плакать о своём бедном… бедном друге! Обвинять самого себя в его гибели он, однако, не подумал… ни на миг.

— Не послушался меня! Не послушался! — шептал он уныло.

— А впрочем! — промолвил он наконец. — Ведь он всю жизнь свою должен был томиться в ужасной тюрьме! По крайней мере, он теперь не страдает! Теперь ему легче! Знать, уж такая ему выпала доля!

— А всё-таки жалко, по человечеству!

И добрая душа продолжала неутешно рыдать о своём злополучном друге.

Корреспондент

Двое друзей сидят за столом и пьют чай.

Внезапный шум поднялся на улице. Слышны жалобные стоны, ярые ругательства, взрывы злорадного смеха.

— Кого-то бьют, — заметил один из друзей, выглянув из окна.

— Преступника? Убийцу? — спросил другой. — Слушай, кто бы он ни был, нельзя допустить бессудную расправу. Пойдём заступимся за него.

— Да это бьют не убийцу.

— Не убийцу? Так вора? Всё равно, пойдём отнимем его у толпы.

— И не вора.

— Не вора? Так кассира, железнодорожника, военного поставщика, российского мецената, адвоката, благонамеренного редактора, общественного жертвователя?.. Всё-таки пойдём поможем ему!

— Нет… это бьют корреспондента.

— Корреспондента? Ну, знаешь что: допьём сперва стакан чаю.

Пир у Верховного Существа

Однажды Верховное Существо вздумало задать великий пир в своих лазоревых чертогах. Все добродетели были им позваны в гости. Одни добродетели… мужчин он не приглашал… одних только дам.

Собралось их очень много — великих и малых. Малые добродетели были приятнее и любезнее великих; но все казались довольными и вежливо разговаривали между собою, как приличествует близким родственникам и знакомым.

Но вот Верховное Существо заметило двух прекрасных дам, которые, казалось, вовсе не были знакомы друг с дружкой.

Хозяин взял за руку одну из этих дам и подвёл её к другой.

— Благодетельность! — сказал он, указав на первую.

— Благодарность! — прибавил он, указав на вторую.

Обе добродетели несказанно удивились: с тех пор как свет стоял — а стоял он давно, — они встречались в первый раз!

Щи

У бабы-вдовы умер её единственный двадцатилетний сын, первый на селе работник. Барыня, помещица того самого села, узнав о горе бабы, пошла навестить её в самый день похорон. Она застала её дома. Стоя посреди избы, перед столом, она, не спеша, ровным движеньем правой руки (левая висела плетью) черпала пустые щи со дна закоптелого горшка и глотала ложку за ложкой. Лицо бабы осунулось и потемнело; глаза покраснели и опухли… но она держалась истово и прямо, как в церкви.

«Господи! — подумала барыня. — Она может есть в такую минуту… Какие, однако, у них у всех грубые чувства!»

И вспомнила тут барыня, как, потеряв несколько лет тому назад девятимесячную дочь, она с горя отказалась нанять прекрасную дачу под Петербургом и прожила целое лето в городе! А баба продолжала хлебать щи. Барыня не вытерпела наконец.

— Татьяна! — промолвила она. — Помилуй! Я удивляюсь! Неужели ты своего сына не любила? Как у тебя не пропал аппетит? Как можешь ты есть эти щи!