Притяжение (ЛП)

Я перевел взгляд на монитор, и мои пальцы снова забегали по клавиатуре.

— Грэм, — жалобно протянула она, подходя ко мне вразвалку из-за своего огромного живота. — Нам пора идти.

— Мне нужно закончить рукопись.

— Последние четыре дня ты только и делаешь, что пишешь и почти не спишь: ложишься в три, а в шесть уже встаешь. Тебе нужно сделать перерыв. Вдобавок, нам нельзя опаздывать.

Я откашлялся и, продолжая печатать, сказал:

— Думаю, мне придется пропустить эту глупую формальность. Извини, Джейн.

Краем глаза я заметил, как у нее буквально отвисла челюсть.

— Глупая формальность? Грэм… Это похороны твоего отца.

— Ты так говоришь, будто это должно что-то значить для меня.

— Но ведь это должно иметь для тебя значение.

— Не надо указывать, что должно быть для меня важно, а что нет. Это унизительно.

— Ты устал, — сказала она.

Ну вот. Опять ты говоришь за меня.

— Я отосплюсь, когда мне стукнет восемьдесят, и я помру, как мой папаша. Уверен, сегодня он отлично выспался.

Джейн поежилась. Но мне все равно.

— Ты пил? — обеспокоенно спросила она.

— За все годы, прожитые вместе, ты хоть раз видела, что я пью?

Внимательно изучив стоящие рядом со мной бутылки с алкоголем, она облегченно выдохнула.

— Я знаю. Прости. Просто… на твоем столе добавилось бутылок.

— Это дань уважения моему дражайшему папаше. Пусть гниет в аду.

— Не говори таких гадостей о мертвых, — сказала Джейн и, икнув, прижала руки к животу. — Боже, как же я ненавижу это ощущение. — Она сняла мои руки с клавиатуры и положила ладонями на свой живот. — Похоже, она решила пнуть в каждый имеющийся у меня внутренний орган. Это невыносимо.

— Звучит так по-матерински, — поддразнил ее я, но рук с живота не убрал.

— Я никогда не хотела детей. — Она снова икнула и выдохнула. — Вообще.

— И, тем не менее, вот, пожалуйста, — ответил я. Уверен, Джейн еще не до конца осознала тот факт, что через два коротких месяца у нее родится настоящий живой человечек, который будет нуждаться в ее любви и внимании двадцать четыре часа в сутки.

Если на свете есть кто-то, еще меньше способный дарить любовь, чем я, то это моя жена.

— Боже, — пробормотала она, закрывая глаза. — Просто сегодня какие-то странные ощущения.

— Может, стоит поехать в больницу? — предложил я.

— Хорошая попытка. Но ты идешь на похороны своего отца.

Черт.

— И нам по-прежнему нужно искать няню, — сказала она. — На фирме мне дадут несколько недель декретного отпуска, но, если мы найдем приличную няню, он не понадобится мне целиком. Я бы хотела, чтобы это была невысокая пожилая мексиканка… Желательно с видом на жительство.

Я нахмурился.

— Знаешь, твои слова — это не просто отвратительный расизм. Слушать такое твоему мужу-наполовину мексиканцу довольно обидно, как считаешь?

— Ты не тянешь на мексиканца, Грэм. Даже по-испански не говоришь.

— И именно это делает меня не-мексиканцем. Спасибо, — холодно ответил я.

Временами моя жена становилась самым ненавистным для меня человеком. Хоть мы и были во многом похожи, иногда она произносила такие слова, из-за которых мне хотелось пересмотреть все расчеты, сделанные нами когда-то.

Как может такая красавица временами превращаться в совершенное чудовище?

Тук…

Тук…

Сердце защемило. Мои руки до сих пор лежат на животе Джейн. Эти толчки пугали меня. Если я и знал что-то наверняка, так только одно: отца из меня не получится. История моей собственной семьи убедила меня в том, что от нашего генеалогического древа ничего хорошего не рождается. Я просто молил Бога, чтобы ребенок не унаследовал ни одной из моих черт или — что еще хуже — черт моего отца.

Джейн прислонилась к моему столу, сдвинув идеально сложенные бумаги, а я по-прежнему не убирал рук с ее живота.

— Время быстренько принять душ и переодеваться. Я повесила твой костюм в ванной.

— Я же сказал тебе, что не смогу пойти на церемонию. Мне нужно успеть с рукописью в срок.

— Пока ты старался уложиться в срок, этот срок настал для твоего отца. Пришло время отослать его рукопись.

— Под рукописью понимается его гроб?

Джейн нахмурила брови.

— Нет. Не говори глупостей. Его тело — это рукопись, а гроб — это обложка книги.

— Кстати, чертовски дорогая обложка. Не могу поверить: он выбрал тот, что отделан золотом. — Я замолчал и прикусил губу. — Хотя, если задуматься, я легко в это верю. Ты же знала моего отца.

— Сегодня будет очень много людей. Его читатели. Коллеги.

Сотни людей придут проводить в последний путь Кента Рассела.

— Это будет цирк, — простонал я. — Они будут оплакивать его, изображая глубочайшую скорбь, и говорить, что не могут в это поверить. А потом начнут изливать свои истории, свою боль. «Нет, только не Кент, этого не может быть. Он единственный, благодаря кому я решился попробовать себя в писательской деятельности. Пять лет трезвости благодаря этому человеку. Не могу поверить, что он умер. Кент Теодор Рассел. Человек. Отец. Герой. Лауреат Нобелевской премии. Умер. Весь мир будет скорбеть».

— А ты? — спросила Джейн. — Что будешь делать ты?