Притворная дама его величества

Я должна была заняться молитвой, но Пьер остался снаружи, и кроме меня в церкви не было никого. Может, не время для службы, а может, у них нет таких ритуалов, какие есть у нас. Поэтому я озиралась в поисках религиозной литературы.

В моем мире было прекрасно — Библия в каждом номере дорогого отеля. Не в России, но за рубежом. Эта страна — я до сих пор не знала ее названия — явно была не Россией. У нас были бани, сани, тулупы… еда такая, от которой не хотелось сесть на пожизненную диету. У нас топили печи, в конце-то концов. Мироздание было то ли космополитом, то ли просто с дурным чувством юмора.

Свитки! Или что-то похожее на них. Я схватила один, поднесла к глазам. Видно было неплохо, но почерк у писавшего был отвратительный. Или Мариза недоучка, вздохнула я, вспомнив, как читала вывеску по слогам. Вот и еще один момент, который надо срочно исправить. Грамотность. 

«Даст Господь благословение свое, даст мне сердце мудрое, разум ясный, речь справедливую…» Красиво, но хотелось бы не только речь, но еще и поступки. Языком трепать — не мешки ворочать, но церковь в королевском дворце, может, здесь молитвы для тех, кто мешки не таскает? «В день первый день был равен ночи...» Этот свиток разобрать оказалось сложнее. «И сошли снега, и посеяли семена…»

Это не было похоже на молитву. Скорее на… я спешно просмотрела остальные свитки. Вот оно! Книга Откровений и Заповедей не выглядит книгой! И когда я увидела то, что и не надеялась найти, сердце у меня от радости скакнуло до горла.

«И молилась святая Анна Господу, и трижды была луна». Три месяца, а они здесь считают по лунному календарю. «Исхудали руки ее, и ввалились щеки ее, и сказала Анна: “Господи, взгляни на меня! Кашель изводит меня, глаза мои блестят, губы мои потрескались и плоть моя горит, не в силах вздохнуть я полной грудью, каково же матери, если гибнет она, каково же детям малым глядеть на нее!..”» 

Я еще раз перечитала. Да просто не может быть! Это же описано заразное заболевание, не иначе, и с очень долгим инкубационным периодом — или же это что-то вроде туберкулеза. Анна пыталась вылечить больную, заразилась сама, господь дал ей Средство… я поискала: да, баллада в точности повторяла историю из Книги Откровений и Заповедей. Но что дальше? Средство утеряно… 

Мне разрешат забрать ненадолго свитки? У кого бы спросить, или, может, есть копии? В церкви должен быть священник, так где же он?

— Эй? — позвала я. — Святой отец?

Или он тут вовсе не святой отец, а называется как-то иначе. Но кардинал есть кардинал… 

Где-то скрипнула дверь. Где-то справа, я повернула голову, так и не выпустив свитки из рук. Это «где-то» — спрятано в тени, я сразу не рассмотрела, свечи выставлены на уступе, а под уступом скрывается нечто вроде исповедален. Там кто-то есть?

— Святой отче! Можно, я возьму почитать Книгу? 

И опять: как-то иначе надо было спросить. Но память тела Маризы давала сбой. Физически я помнила больше, касалось бы это книксенов или переваривания той дряни, которой меня кормили, а психика — психика тоже была местами гормонально-плаксивая. Лучше бы я хоть как-то помнила тот язык, который в эту девицу вбивали, и молитвы, чем приседания.

Нет, это точно был не священник. Невысокого роста, какой-то послушник? Может быть, здесь живет Квазимодо, уродливый стеснительный звонарь, и поэтому он скрывается от меня?

— Погоди, постой! Я не причиню тебе вред!

К обычным… назову их теперь уже так, «обычные», платьям я успела привыкнуть. Притерпеться, притереться. А эта пышная несуразность путалась кучей юбок в ногах. Так что когда я подошла к плотно закрытой двери, она была уже, собственно, плотно закрытой.

Прилично ли стучаться в плотно закрытую дверь исповедальни?

— Открой мне, пожалуйста. Я хочу кое-что попросить.

Глава двадцатая

Тварь я дрожащая или право имею? Великолепный вопрос, потому что я снова тычу своим уставом в чужом мне монастыре. И только что я отделалась легким испугом, так зачем я делаю это еще раз?

Что меня тянет? Куда проще взять свитки, никто ведь не видит, и уйти, а потом их вернуть. Какая сила заставляет меня стучаться в дверь?

Я похолодела.

Да, мне не удалось избежать печальных нескольких лет с сорока трех до сорока восьми. Печальных не потому, что «увядает женская красота» — чушь и глупость. Гормоны, все они, родимые, и, несмотря на моего прекрасного эндокринолога, нет-нет да и прорывались истеричные нотки и в голосе, и в поступках. Бедные подростки, думала я тогда, ведь это я понимала, что происходит, и стремилась облегчить себе существование. А кто ведет к доктору их? Никто, только бросаются идиотизмами типа «бунт»… Люди обожают эмоции, ярлыки и громкие фразы даже по отношению к собственным детям. Никто не думает, каково мальчику или девочке справляться с буйством физиологии в довершение к огромной нагрузке в школе.

Уйти? Наверное, лучший выход.

— Извините.

И в этот момент дверь открылась, а я поняла, что она и не была заперта, просто я дергала ее в другую сторону.