Привал с выдернутой чекой

– Ложись! – кричит Чебуреков, и я слышу, как рубит тростник ударившая впереди очередь. Нас не видят, но количественное преимущество врага позволяет ему стрельбой наугад перебить нас как куропаток. Одна надежда на везение.

– Бежим! – командую я, вскакиваю и со всей дури несусь дальше. Слышу, как тяжело дышат мне в спину мои пулеметчики. Срезаемый пулями, валится вниз тростник. Еще немного, и мы выйдем к лесу. Светает. Черт, нам еще предстоит преодолеть небольшой открытый участок. Сорок метров, какие-то сорок метров… «Сороковые роковые», – вспомнилось так некстати. Бегу дальше. За спиной крик боли, шум падающего и ломающего тростник тела.

– Мать твою за ногу! – мысль вырывается звуком.

– Командир! – пронзительный голос Глеба перекрыл звуки выстрелов. – Серегу ранило!

Мог бы и не орать, я и без него понял, что дело плохо.

– Глеб, пулеметы хватай! – кричу, а сам, не разбираясь, куда и как ранило Чебурекова, наклоняюсь, хватаю его обмякшее тело, взваливаю на плечо и чувствую, как трещит позвоночник.

– Серый, до чего же ты тяжелый! – вырывается звуком очередная мысль.

Чебуреков что-то сквозь стон невнятно бормочет. Надо было бы обезболивающее сделать и рану перевязать. Если, не дай бог, артерию задело, то угроблю парня. А если на месте перевязывать начну, угроблю всех троих. Каждая секунда дорога. По вспышкам видно, что за нами бегут. Твари! Прокофьев вскидывает пулемет.

– Не стреляй! – приказываю я. Нас не видят, тростниковые стебли и еще не рассеявшиеся утренние сумерки надежно скрывают нас от глаз противника. Игиловцы бьют наугад. Глеб понимающе кивает. В предутренней мгле его раскрасневшееся лицо кажется темно-серым. Тяжело переставляя ноги, я пытаюсь бежать. Хорошо хоть, мы выбрались на тропинку, протоптанную ушедшими с Козловым разведчиками. Дышать тяжело, на губах привкус железа. Остановиться, отдохнуть нельзя. А впереди еще открытая прогалина, с которой мы и ушли на крюк. Метров сорок, кажется, где-то так. Пять секунд, даже меньше, это если на беговой дорожке и в кроссовках. Моя стометровка – двенадцать секунд. Сколько мне понадобится времени, чтобы преодолеть ее сейчас? Что-то больно бьет по голени. Надеюсь, это была какая-то вывернувшаяся из-под ноги коряга. Но даже сквозь усталость чувствуется, как по коже течет что-то мокрое. Какие глупые мысли, как может что-то течь что-то не мокрое? Кровь… значит, попали… Но я бегу, значит, царапина. Почти ранили, а почти не считается. Немного потерпеть…

– Сдавайтесь! – по-русски орет установленный на крыше одной из машин мегафон. Ага, счас, сука, разбежался! Только ботиночки почищу и рот розовой водой прополощу. Твари! Нам бы только полянку перескочить, а там лесок, даже если не оторвемся, будет где укрыться, а оборону держать мы можем. Учили. Хрен вы нас возьмете, сволочи! Упасть бы на краю поляны, передохнуть, а потом рвануть со всей дури! Да кто же мне передохнуть позволит? А если упаду, подняться смогу ли? Легкие уже на хрип изошли. Ничего, еще немного, по-любому немного. Так и так. Либо… либо. А вот и полянка. Господи, помоги!

– Глеб, давай, Глеб… Не смотри на нас… в лес уходи. – И как некую заманушку: – Прикроешь нас оттуда… понял?

– Ага, ага… понял, понял… – хрипит Прокофьев и начинает меня понемножку обгонять. Дается ему это с трудом – два пулемета и стрессовость ситуации его изрядно вымотали. «Давай, Глеб, давай», – мысленно прошу я и всем корпусом вываливаюсь под взоры преследователей. Но прежде чем они успевают открыть по нам прицельный огонь, из лесных зарослей по игиловцам слаженно бьет автоматно-винтовочный залп.

«Козел, блин! Сказал же, уходи! – негодую я с нескрываемой радостью. Агрюши падают, кто-то – ища укрытие, кто-то – не ища больше ничего. Они мечтали о гуриях, но их тела теперь в крови, рвоте, моче, экскрементах. Кому что досталось. Кому-то только кровь, кому-то все скопом. Грязь и кровь, кровь и грязь – одно не бывает без другого. Посеешь ветер, пожнешь бурю. Буря сметает все.

Я достигаю первых деревьев и падаю. Легкие разрывает кашлем. Голень ноет болью. Блин, Чебуреков же! Он без сознания, и уже достаточно светло, чтобы осмотреть его раны. Рядом задыхается Глеб, но его пулемет бьет почти не останавливаясь. К нам бегут. Встаю на колени, достаю промедол, нахожу только одну рану – пулевая в голову. Черт! Убираю обезболивающее обратно в коробочку. Достаю ИПП (индивидуальный перевязочный пакет). Дрожащими руками рву упаковку. Начинаю бинтовать, чувствуя, как кто-то делает то же самое с моей голенью. Значит, все-таки достали. Фигня, жить буду!

– Товарищ старший лейтенант, – голос радиста звучит как из колодца, – надо уходить.

– Уходим… – Мои легкие сейчас лопнут, я захлебываюсь нестерпимым кашлем. Летящие в нас пули лежатся все точнее. – Глеб, вперед. Пошли… – кашляю. – Пошли!