Привет, Афиноген

— От кого, от кого, — начала она тоном милицейского протокола, — а от вас, Вагран Осипович, меньше всего ожидала. С виду такой приличный больной, хорошо знает наши порядки — и вот на тебе. Организовали безобразие в палате, принудили послеоперационного тяжелого больного. Придется докладывать заведующему.

— Да я разве… — блаженно залепетал Кисунов. — Что, в самом деле. Ради времяпровождения перекинулись в дурака… Только и всего.

Люда наслаждалась.

— В дурака?.. А вы товарищи, вот вы, Воскобойник, или вы, Данилов, — культурные люди. Что же вы, не могли остановить соседа, объяснить ему.

Афиноген, падкий на розыгрыши, не мог более оставаться в стороне:

— Мы с Гришей останавливали, да где там. Никак нельзя остановить. Если человек втянулся в карты — это хуже пьянства.

— Что, что? — Вагран Осипович зарыл наконец бубнового туза под подушку. — Кто заставлял? Ради времяпровождения… Гриша, разве я заставлял? Подтверди.

Люда прыснула и закрыла лицо руками.

— Не сообчай, Людочка, — воспрянул духом Воско- бойник. — Мы тебе шоколадных конфет купим с Ваграном. Правда, Кисунов?

— Две коробки! — бабахнул Вагран Осипович, готовый на крайность. — Или три.

— Ну–ка, давайте карты!

Григорий с умоляющей, никак не идущей здоровенному мужику улыбкой протянул ей колоду.

Тряхнув на прощание белокурыми кудряшками одному Афиногену, девушка умчалась.

— Вот тебе и вляпались, — огорченно заметил Григорий.

Вагран Осипович продолжительно глядел в окно, что–то прикидывая про себя.

— Вы, молодой человек, — обратился он к Афиногену, — оказывается, парень непромах. Честное слово, поразительно. Еще бы, я понимаю, на самом деле я принуждал. Как вы, однако, ловко меня подкузьмили. На ходу, видать, подметки режете.

Понятно было, что он не столько поражен низкой выходкой Афиногена, сколько лишний раз убедился в каких–то своих мнениях о сущности человеческой природы. Убедился и, возможно, по–доброму позавидовал быстроте реакции молодого соседа.

— Я пошутил, — отмахнулся Афиноген, — неудачно пошутил, признаю. Для смеха так сказал, без злого умысла. Она никуда не пойдет жаловаться, вот увидите.

— Я не боюсь жалоб. Грустно мне наблюдать, как глубоко проник цинизм в молодое поколение.

— Ну–ну! — предостерег Афиноген. — Не отвлекайтесь от конкретного факта.

— Ядрена корень, — выругался Григорий, — очень

запросто могут теперь больничный не оплатить. Я слыхал — впишут за нарушение режима… и привет.

В пять часов Люда пришла с градусниками и вер* нула карты. Она сначала протянула колоду Кисунову, но тот так шарахнулся, точно ему подсовывали ядовитую змею. Григорий тоже смалодушничал и, блудливо поморгав, буркнул: «Не мои, первый раз вижу». Карты взял Афиноген, ухитрясь вдобавок стиснуть в ладони теплые Людины пальчики.

— Не играйте больше, — строго предупредила медсестра. — Не положено. Вы должны понимать, нас самих наказывают.

— И ради времяпровождения нельзя? — уточнил Вагран Осипович.

— Ни ради чего.

Температура у Данилова намерилась — 37,2. Самая норма после операции, никакого воспаления.

Короткий разговор с Горемыкиным совсем его ободрил.

— Побаливает?

— Терпимо. Я не очень любопытный, но все–таки хотелось бы знать.

— Аппендицит… Ваш организм, Гена, рассчитан надолго. Тем не менее вчера вы имели шанс, не буду скрывать, преждевременно удалиться в лучший из миров. Еле я за вами угнался. Здоровые люди удивительно небрежны к своим болячкам. Бравировать здесь нечем. Это просто признак медицинского бескультурья.

— Когда выпишете, доктор?

— Не искушай судьбу, Гена. Думаю, недельки через полторы.

— Нет, не годится.

— Спешишь?

— У вас, я слышал, коек не хватает. Как благородный человек…

Иван Петрович медлил уходить. Что–то необычное таилось под приветливой синеглазой улыбкой этого парня, какая–то страсть.

— Ну, отдыхай… Утром загляну. Если будет очень больно — попросишь, сделают укол… Не злоупотребляй этим, лучше терпи.

— Предполагаете, выпишусь уже наркоманом?

Горемыкин так не думал, по инерции высказал он тривиальную медицинскую истину и тут же в ней усомнился. Зачем, правда, заставлять больных терпеть лишнюю боль? Из–за какой–то маловероятной опасности? А те, кто давным–давно утвердил эту, одну из многих врачебных догм, терзались ли сами сводящей с ума болью, а в случае, если терзались, соблюдали ли неукоснительно это правило? Вряд ли. Как часто в медицине мы считаем для других справедливым и полезным то, что сами для себя с легкостью отвергаем. И только ли в медицине?

Часу в девятом в палате возникли Семен Фролкин и Сергей Никоненко, сослуживцы, коллеги. Их провела хохотушка Люда, проникшаяся к Афиногену симпатией.

Друзья обменялись приветствиями. Семен вывалил на тумбочку обязательные больничные гостинцы — апельсины. Кисунов протестующе заворчал и убрался с книжкой в коридор. Григорий деликатно потянулся следом.