Привет, Афиноген

Все–таки она чокнулась с Эрнстом Львовичем и отпила глоток шампанского. Тем временем на столе появились закуски: черная икра в хрустальной вазочке, семга, соленые рыжики, салат из помидоров, холодный ростбиф и почему–то яблоки в меду. Всего помногу, мясо и семга в больших тарелках. Эрнст Львович не скупился, не каждый день приходилось ему водить по ресторанам свободолюбивую Светлану. Вид аппетитной еды воодушевил его, привел в веселое расположение духа, тем более что Света, загипнотизированная обилием яств, взялась сама делать бутерброды.

– Разве я на тепя кричал?! – начал Эрнст Львович, захрустев ловко подцепленным на кончик вилки рыжиком. – Если пы я знал, что это ты глатила, язык пы проклотил.

Слегка обалдевший закройщик, желая потешить Светку, продемонстрировал, как бы он стал глотать язык, уминая его в глотку исколотым портновским пальцем. Получилось смешно. Свете понравилось. Она чуствовала себя в ресторане привольно, как на лесной лужайке. Оркестр грянул шейк, и через весь зал к их столику потянулся федулинский Мефистофель, дамский угодник, шофер с автобазы Митька Шуруп. Стройный, черноволосый, с затуманенными музыкой, вином и предвкушением побед ярко–синими глазами, он галантно поклонился и пригласил Свету на танец. Она отказала, смеясь.

– Позвольте, – обратился ухажер к Эрнсту Львовичу. – Вы же разрешаете вашей очаровательной внучке сбацать со мной тур вальса?

– Это не вальс, молотой человек, – нашелся Эрнст Львович. Оркестр надрывался в изуверском ритме, публика созерцала их столик. Митька Шуруп говорил громко, ему нечего было скрывать от общественности.

– Не вальс? Любопытно. Я, конечно, не Копенгаген, но в музыке разбираюсь не хуже вашего. Уверяю, полковник, это самый настоящий вальс.

Света Дорошевич нахмурилась, вытянулась над столом. Как пружинка разогнулась.

– Ступай отсюда, остряк! Послушай, Шурупище, если ты вздумаешь приставать, я тебе такой бемс устрою – надолго запомнишь.

Митька Шуруп был не из тех, которые лезут нахрапом, а из тех, которые очаровывают остроумными, приветливыми речами.

– Мадмуазель гневается, – сказал он. – Непонятно, но исторический факт. Дмитрий Шуруп разочарован.

Он ретировался.

– Вы с ним знакомы, Света? – с неумело скрытым неудовольствием спросил Эрнст Львович.

'– Кто с ним не знаком. Известный бабник. Труси болван вдобавок.

Эрнст Львович настолько удовлетворился ответом, что позволил себе внеочередную рюмку. Света о чем– то замечталась, поскучнела, но не забыла машинально набивать рот то икрой, то рыбой, то скользкими грибками. Шампанское она прихлебывала большими глотками, как воду. Эрнст Львович смотрел на нее не отрываясь. «Такая девушка счастье, – млел он. – Сможет ли только она полюбить? Я крепок, но годы прошли. Как ей доказать, что паспорт мой врет, там неправда. Правда здесь, в моих руках, в моих глазах, когда я любуюсь ее гибким телом, и ртом, и белыми щеками».

А Светка думала так: «Наверное, напрасно поперлась я с ним в ресторан. Обязательно кто–нибудь родителям скажет. Чудеса! Вот никого тут нет из маминых или папиных знакомых, а кто–нибудь обязательно донесет».

– Что с топой, Светлана?

– Наливайте, Эрнст Львович, наливайте. Ухаживайте за дамой, как положено рыцарю вашего возраста.

Она представила себя Грушенькой, гуляющей в Мокром с нелюбезным поляком, повела плечами, укутываясь в невидимую шаль, и томно сузила глаза.

– Сожжем синим пламенем нашу жизнь, Эрнст Львович! Этот вечер – он наш. А завтра, возможно, в прорубь.

– Зачем синим пламенем? Зачем в прорупь? Я серьезно хочу, по–хорошему. Поженимся. Зачем так плохо шутишь, Светлана? Хорошо, покато бутем жить. – Он склонил к ней багровое, выпуклое лицо. – Знаешь, сколько я зарапатываю? Знаешь?

– Ну!

Это холодное «ну» отрезвило закройщика.

– Я понимаю, понимаю, – поправился он. – Мы не рати денек с топой путем жить. Таким тевушкам деньги – тьфу! Они для них просто пумага. Кто хочешь, отолжит.

– Что такое вы говорите, дорогой Эрнст Львович, – она уже была не Грушенька, а светская львица из гостиной Сен – Жерменского предместья. – Вы забывае-,тесь! Нет? Старайтесь следить за своей речью и держать себя в рамках. Что значит, любой одолжит! Вы хотите оскорбить мою девичью честь? Кажется, вы принимаете меня за уличную девку?

– Света! Света! Опомнись! Вон на нас смотрят со всех сторон. С чего ты взяла, что я хочу тепя оскор– пить. Если вырвалось не то слово – не вини. Прости. Я выпил немного…

Капелька пота скатилась с носа Эрнста Львовича и юркнула в рюмку.

– Да снимите вы наконец свой старинный пиджак. Вот послал бог кавалера. Вы же сейчас растаете у меня на глазах, как Снегурочка.

Эрнст Львович покорно и охотно снял пиджак и пристроил его на спинку стула. Он ужасно был шокирован, возмущенно поводил очами, как турецкий паша, и одновременно пытался улыбнуться. К счастью, внимание Дорошевич отвлек официант.

– Горячее подавать прикажете?

– Как ты, Света?

Она допила бокал, изучающе поглядела на обтянутую белым сюртучком спину официанта.