Привет, Афиноген

— Ну ты, Вагран Осипович, говори да не заговаривайся. Никаких идеалов я не отрицаю. Если ты имеешь в виду, как давеча утром мы с Геной со смеху чуть не погибли, так я прямо скажу: для меня все эти твои упражнения на голове никакой не идеал и идеалом быть не могут. Кому хошь в глаза скажу.

Гриша насупился. Его сильно задело слово «нигилизм», по невольной ассоциации оно напомнило ему унизительные попреки образованной жены, которая любила ни с того ни с сего уколоть его непонятным словом, намекая иной раз и при посторонних, что он, Гриша, высотник–электрик высшего разряда, уважаемый в СМУ человек, для нее всего–навсего чурбан неграмотный. Он не отрицал умственного превосходства своей супруги, гордился ее умением ловко излагать самые затейливые мысли, слушая ее всегда с таким же уважением, как слушал диктора телевидения, но прямых выпадов в свой адрес не выносил, долго их переживал, страдал и мог ответить беспощадной грубостью, хотя, что касается грубости, то жена при случае и тут давала ему фору — она умела ругаться похлеще его друзей–электриков.

Воспоминание о любимой супруге погрузило Гришу в уныние. Он загоревал, подумав о том, что за время болезни она навестила его всего три раза и до сих пор не принесла ему вяленого леща, который ржавел дома в холодильнике без пользы, а тут Гриша уже несколько раз обещал угостить им Кисунова. Кстати, Ваграна Осиповича навещали почти каждый вечер — родственники, дети, супруга, и его тумбочка была до краев завалена домашними гостинцами.

— Что же вы, соколы, приумолкли? — попытался Афиноген вернуть бодрость в палату. — Пошто кручина, молодцы?

— Умных очень много, — из вежливости отозвался Воскобойник. — И каждый желает тебе свой ум в рыло ткнуть, как фигу.

— Если вы обо мне, Гриша, то я не хотел вас обидеть, отнюдь… Вы же сами не поверили, что я бывал в Германии. Вот возьмите их город и наш. У них чистота, порядок, улицы подметены, газоны ухожены, домики стоят как умытые, все ровно, симметрично. Потом — тишина. Там после девяти вечера все будто вымирает. Сидят по домам либо в пивных. Возьмет он, немец, себе пару кружечек пива, сосиски… и вежливо, деликатно весь вечер беседует с другими немцами.

— Вот уж скука, — оценил Воскобойник. — Нет, такая гулянка не на мой характер.

Кисунов увлекся воспоминаниями, смягчился и опять перешел с Гришей на «ты».

— Нет, Гриша, у них много любопытного. Не все, конечно, нам подойдет, но поглядеть интересно. Возьми, к примеру, магазины. Скажем, фрукты–яблоки там или что, одно к одному, сверкают, и тоже к тебе повернуты самым розовым боком. Я уж не беру обслуживание. Там продавец тебя обслуживает как жених дорогую невесту. Ты у него в магазине самый долгожданный гость.

— Все это фальшь и обман, — отпарировал кое в чем сведущий Гриша Воскобойник. — Купили они тебя, Вагран.

— Почему фальшь? Я в ГДР был, не в Западной Германии. Ты меня, Григорий, за дурака не считай. У друзей был!

Беседу нарушил приход сразу двух врачей: к Афиногену — Горемыкин, к его соседям — терапевт, заведующий отделением Виктор Кирьянович Лебедихин. Кисунов и Гриша Воскобойник мгновенно погрузились в себя, изображая безнадежно невыздоравливающих больных. Кисунов даже отвернулся к стене и сипло задышал ртом.

— Вижу, вижу, — весело уверил Лебедихин. — Поправляетесь полным ходом. Ну, как у вас температура? Скоро, скоро обоих выпишем. Пора уже… Вы, Вагран Осипович, я слышал, начали йогой заниматься? Хорошее дело, хорошее, но злоупотреблять все–таки не советую. Очень, очень вы Капитолину Васильевну нынче напугали. Да-с.

— Клевета, — резко ответил Кисунов. — Утром я потерял сознание от слабости. Только и всего. Некоторым вашим сотрудникам это, естественно, доставило много радости. Я понимаю.

Укор, который был заключен в словах Кисунова, произвел впечатление на Гришу Воскобойника. Он печально вздохнул.

— Мы его, доктор, еле–еле спасли. У него голову заклинило между ног, как в цирке.

Виктор Кирьянович улыбнулся Грише, проверил его легкие, по старинке приложив ухо к лопаткам. Гриша с удовольствием вдохнул и не выдыхал, пока не стал красным, как флаг.

— Ну, ну! — Лебедихин ловко и с озорством выстукал пальцами дробь на выпуклой груди электрика. Он присел к нему на кровать и ворочал его, как мешок с овсом.

Гришу процедура взволновала и умилила. Им обоим было приятно, врачу и больному.

— Даже выписывать жаль такого здоровяка, — сказал врач.

— Хрипит чего–то, — пожаловался Гриша. — Вот тут под вздохом похрипывает. Корябается чего–то. Может, доктор, горчичники пропишете?

Все эти минуты Горемыкин разглядывал Афиногена, который наслаждался сценой осмотра Гриши Воскобойника.

Кисунов окончательно отвернулся к стене, закрыл глаза и не подавал признаков жизни.

— Перевязывали? — спросил Горемыкин.

— Сегодня нет, а вчера перевязывали.

— Что это, Гена, какие–то не наши штаны на тебе надеты? Зачем это?

— Для утепления.

— Мерзнешь, что ли?

— Ноги зябнут.

— Попроси, тебе второе одеяло дадут. Штаны сними. Негигиенично в них лежать… Ходи, начинай потихоньку.

— Я хожу.

Доктора побыли еще минутку, удалились. Сразу воскрес Кисунов.