Привет, Афиноген

Горемыкин дернул плечами, свистнул Дана и заспешил через поляну. «Рехнулся старик», — подумал он без обиды, но с огорчением.

Николай Егорович остался один сидеть на скамейке, жмурился от лучей уходящего солнца, которые совсем и не касались его глаз, курил сигареты и в подробностях блаженно вспоминал прошлое, давнее…

ИСТОРИЯ ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

НИКОЛАЯ ЕГОРОВИЧА КАРНАУХОВА

(Литературная запись воспоминания)

«Читальный зал библиотеки института. Двадцатитрехлетний студент Карнаухов штудирует политэкономию. Ему нужно выучить целую страницу наизусть. Но где там? В рассеянном сознании маячит накрытый матушкой стол, на нем пироги, сало, домашняя колбаска, смородиновая настойка. Николай сглатывает слюну. Взгляд его натыкается на бледное личико девушки, сидящей напротив. Перед ней нет ни книжек, ни тетрадки. Худенькие ручки сложены на полированной крышке стола. Ногти накрашены ярко.

— Чего ты? — спрашивает Николай. — Чего не занимаешься?

Он удивлен. В библиотеке все занимаются. Тепло, светло, скоро сессия.

— Неохота, — отвечает девушка.

— Зачем же ты пришла?

— Интересно. На все поглядеть.

Николай нервничает и опускает глаза в книгу. Строчки не несут смысла, голова каменная, тупая. Он всю ночь работал на пристани. Теперь есть деньги дня на четыре. Он чувствует, что девушка разглядывает его. Ее глаза таинственно неподвижны, взгляд сонный, безразличный, темный.

— Ну что? — говорит Николай. — Хочешь, пойдем на улицу?

— Пойдем, — соглашается, вздыхая, девушка.

Вечер. Ресторанчик на Трубной. Карнаухов лихорадочно прикидывает, хватит ли денег еще на одну бутылку дешевого вина. Хватит. Он заказывает. Верочка ему улыбается. Мужчины за соседним столом смотрят на нее неотрывно.

— Где ты живешь? — настаивает опьяневший Николай.

— Нигде.

За весь день она ни разу не разоткровенничалась, на вопросы отвечает «да», «нет» или отмалчивается. Постреливает темными глазищами по сторонам. Много, неумело курит. Николай ощущает наплыв странных, тягучих, дурманных волн.

— Хватит роковую женщину изображать, — требует он. — Кто ты такая? Объясни, чем занимаешься? — У него проскальзывает подозрение о роде ее занятий.

— Мальчик, — смеется Вера, оглядываясь на соседний столик. — Ты учишься и учись. Из книжек все поймешь. Книжки у-умные.

Парк. Скамейка. Он целует ее, трясет, раскачивает, оглаживает ладонями худенькие теплые плечи. Она сидит как истукан, не отстраняется, не поощряет. Глаза ее открыты и застыли.

— Я скоро исчезну, — вдруг шепчет она. — Я скоро исчезну, я знаю. Насовсем исчезну.

— Ты что? — задыхается Карнаухов. — Не смей! Это глупость. Я тебе не позволю.

Тут он с ужасом видит, как прозрачная ручка соскальзывает к нему в карман.

— У меня нет денег! — Он идиотски ухмыляется.

— Дурак, — резко вскрикивает она. — Дурак! Мне холодно. Очень холодно.

Николай приводит ее в общежитие. В их комнате четыре кровати. Он укладывает ее на свою, сам ложится с Федькой Пименовым. Притихшие ребята стараются не храпеть, поэтому не спят. Молчание, тишина, лунный свет в незашторенном окне. Успокоение и кружащая голову печаль. Легкий прерывистый сон, наполненный грезами.

Утром он остается с Верочкой наедине. К черту занятия, все к чертям собачьим.

— Я убежала из деревни, — рассказывает Вера. — Отец очень дерется, пьет. Никак не простит Советскую власть, что у него коров отобрали. Братика чуть до смерти не заколотил. Я убежала. Мне мама велела: «Беги, доча, в Москву. Там много людей, не пропадешь». Я убежала, а они там остались, — она всхлипывает и утирает глаза кулачками. — Я хочу стать гулящей женщиной, накопить много денег и вернуться домой… Если ты достанешь много денег, я буду служить тебе как раба, Коля. Но ты ведь не можешь?..

— Зачем тебе деньги?

— Каждый раз, когда отец дерется, он шумит: «Ни копейки с вас пользы, дармоеды». А я буду давать ему денег, он от денег успокаивается, и мы как–нибудь проживем. Мне маму и братика надо спасать. Найди мне богатого любовника, Коля. Я очень молодая и хороша собой. — Вера задирает юбку и показывает ему крепкое бедро, в царапинах, с огромной ссадиной около колена.

— Ты полоумная, — изумляется Карнаухов, а в груди его волны качаются и бушуют, словно там разлилось окаянное море уныния и надежд».

«Было, все это было со мной, было когда–то», — подумал Николай Егорович, погружаясь почти в сон, еле различая энергичного землекопа Балкана, траву и деревья. Ему кажется, что он слышит звуки и запахи тех далеких лет, они пробиваются, может быть, из ямы, вырытой Балканом, и терзают его, мучают сырыми хрупкими прикосновениями.

«– Комсомолочка ты моя, — изливает радость Николай. — Пушиночка моя неразумная!

Девушка в алой косынке, в ситцевой блузке рассеянно целует его в висок. Это Верочка.

— Погоди, — отвечает она, — у тебя только одно на уме. Ты несерьезный. Погоди, не приставай.

— Поженимся, — воркует Николай, — скоро я кончу институт. Всего год остался.

Он не видит никаких преград для своего счастья. Верочка надувает щеки и прикусывает белыми зубами краешек косынки.