Привязанность

Филлис вышла из двенадцатиместного самолета последней, с точностью и изящностью нащупывая ногами алюминиевые ступеньки и спускаясь по ним бочком: картина, которая сообщила ее специализирующейся на здоровье дочери о женщине, хорошо знакомой с текстами о хрупкости ее костей. Овеваемая ветром на бетонной дорожке, в расписанном геометрическими фигурами шарфе, завязанном под подбородком, в огромных солнечных очках и с помадой цвета фуксии, она выглядела даже меньше, чем помнилось Джин. Или это ее голова казалась непропорционально большой, как будто под шарфом у нее имелась и шляпа? С такой головой на тощем тельце у Филлис был вид пришелицы с другой планеты; и вряд ли она стала больше, когда приблизилась. Но она отнюдь не выглядела так, словно провела в самолете два дня — или, точнее, на протяжении двух дней побывала в трех самолетах, первым из которых добралась до Лондона, где нашла тяжелый лайнер, направлявшийся на восток, а потом совершила непродолжительный перелет с Маврикия, Большого Острова, как называют его местные. Нет, взъерошенной выглядела как раз Джин с ее растрепанными ветром волосами и измятой одеждой, да еще и этой повязкой на глазу, елозившей под ее солнечными очками.

— Ну и дикарское же местечко! Баснословная дикость, — сказала Филлис, единым взглядом вбирая крошечный аэропорт и тотчас заставляя Джин занимать оборону. — Твой глаз! Твоя кожа!

 — Филлис пристально рассматривала Джин, все еще не выпуская ее из рук после приветственного объятия. — Я подарю тебе свою шляпу, когда буду уезжать, — объявила она с решительной щедростью, развязывая шарф, чтобы показать, что на ней действительно имеется шляпа — сплетенная из рафии, с узкими полями, отчасти канотье, отчасти колпак, — аккуратно водруженная на ее безупречные волосы, доходящие до подбородка, которые она все еще по-девчоночьи зачесывала за уши.

М-да, немного же потребовалось времени, подумала Джин, гадая, колотье или канпаком наречет Марк этот головной убор, и приходя к выводу, что она совершенно и категорично ненавидит эпитет «баснословный». Джин неразумно возмущалась огромным количеством багажа Филлис — а они ждали третьей

сумки.

— Проклятье, — сказала Филлис. — Это моя обувная сумка. Наверняка ее кто-нибудь украл.

Она прищурилась на облаченного в форму и вооруженного охранника, затем на босоногих ребятишек, слонявшихся у входа и разглядывавших вновь прибывших, прикидывая возможные чаевые.

— Не думаю, мама, чтобы кто-то действительно украл твою обувную сумку, — сказала Джин. Отношение к обуви, как всем известно, является своего рода лакмусовой бумажкой для проверки женской уравновешенности. Разве Филлис в прежние времена не обходилась аккуратным маленьким багажом, не выказывала всегдашнего презрения к чемоданам с колесиками и одежным сумкам, довольствуясь одной ручной кладью? Именно это запомнила Джин из материных наездов в Оксфорд, когда через исполосованное дождем окно кондитерской отеля «Рэндольф» наблюдала, как Филлис выходит из черного лондонского такси — этакая сложная фуга в коричневых тонах, слои которой были выделаны из хвостов и шерсти четырех, по крайней мере, горных обитателей — альпаки, гуанако, ламы-вигони, лисицы. Никаких обувных сумок в те дни не было. — Что случилось с твоим принципом сборов, мама: «Одежду вполовину сократи, а деньги удвой»?

— Так, а откуда ты знаешь, что я от него отказалась? — довольно игриво ответила Филлис. Джин, уже беспокоясь о том, что ехать домой придется в темноте, стала бросаться туда и сюда, ища, кому бы пожаловаться. Она не могла не задуматься, не прибыл ли вместе с ее матерью другой багаж, еще больший, — повышенная нервозность, паническая нерешительность, забывчивость, — и с тяжелым сердцем предчувствовала как скорые, так и более отдаленные испытания. Ничего, сказала она себе. Она чувствовала насущную необходимость хорошо управиться с этим визитом: ей было сорок пять, да ради Бога, почти сорок шесть, пусть даже почти половину этого времени, почти половину ее жизни, у нее был Марк, с которым она делила свое бремя. Собственно говоря, неожиданно осознала она, с годами Филлис стала его епархией.

В конце концов обувная сумка была найдена снаружи, на бетоне, куда была выгружена и забыта; Джин поставила ее на уже внушавшую опасения тележку, которую выкатила к парковке и одинокой машине.

— Стало быть, Марк ужасно много работает?

Вталкивая сумки на заднее сидение, Джин точно поняла, на что она намекала — какого черта он не приехал встретить меня в аэропорту? Она согласилась, что втискивание сумок в маленький багажник очень близко к тому роду задач, которые нравятся Марку, но сказать это вслух была не готова.

— Да, так оно и есть. У него большой заказ, связанный с кухонным оборудованием.