Привязанность

Джин улыбнулась, думая, что все ее одежды, отличные от саронгов, порчены молью, чего ночью на самом деле не видно, но — никуда не деться от запаха. Конечно, она не станет надевать клетчатую юбку в сборку, которую и видела-то в последний раз в тот день, когда пришло письмо от Джиованы. Но тогда что? В чувствах, испытываемых теперь Джин, присутствовало и беспокойство об одежде, как будто каждый день она готовилась к битве с неведомой случайностью: а что же ты наденешь для вот этого? Все хлопчатобумажное сопровождалось едким дуновением, какое бывает, если сунуть голову в мешок с дикими грибами; все шерстяное воняло, как мокрая собака. 

Двадцатью минутами позже Джин, одетая в старое синее креповое платье, сидела рядом с приободрившимся Марком, который вел поскрипывающий грузовичок вниз по подъездной аллее, с неожиданной легкостью говоря о Виктории и о ее вновь обретенной любви, а она снова думала об Адаме и Еве, идущих по своей «пустынной дороге». Она скрестила руки и смотрела в черноту, держа средний палец на области беспокойства под лифчиком — что это, отвердение? Или только микроотвердение? Фиброз или просто некроз? Как удивительно, что она помнит Мильтона. Но, с другой стороны, она читала эти строки сотни раз, когда летела обратно в Англию, и потом долго перечитывала их снова при каждом удобном случае.

Марк остановился у ворот, перевел рычаг коробки передач в нейтральное положение и дернул вверх ручной тормоз.

— Выводи ты, — сказал он, затем открыл дверцу, чтобы выбраться. Джин, извиваясь, стала огибать коробку передач, перебираясь на место водителя и глядя, как он приближается к воротам в желтом свете фар. Он смотрел себе под ноги и улыбался. Она испытывала облегчение из-за того, что он избавляется от своих страданий по поводу Виктории и Викрама, пусть даже она и сомневалась, что такое возможно. Потому что кто, в конце концов, есть отец своей дочери, как не мужчина, любивший ее сильнее всех? Не просто дольше, в случае Марка, но сильнее. Когда он начал сражаться с самодельной петлей, а его волосы и полы пиджака забились, взметаемые ветром, Джин попробовала прочесть Мильтона вслух.

Повел поспешно праотцев архангел,Взяв за руки, к воротам на востоке,Затем он так же быстро по утесуСошел в долину с ними — и исчез.Оборотясь, они последний взгляд

На свой приют покинутый метнули…

Глядя, как Марк борется с дребезжащей проволочной петлей и уже не улыбается, она чего-то никак не могла здесь припомнить, а потом ей вдруг явилось окончание — нечаянные слезы.

Нечаянные слезы покатились,Но вскоре их они утерли; мир

Лежал пред ними, где жилье избратьИм велено. Ведомы Провиденьем,Ступая тяжело, они бок о бок,Эдем пересекая, побрелиПустынною дорогою своею.

Марк стоял, удерживая ворота открытыми и приглаживая свободной рукой волосы, а Джин, миновав его, выехала на другую сторону.

London

Утро четверга, аэропорт Гэтвик. Здесь, в стране, ставшей ее второй родиной, Джин надеялась на мощный прилив интуиции, на ясное понимание своего будущего. Если она должна была вернуться — а в уме она уже складывала свои футболки и сворачивала саронги, — то ей хотелось, чтобы Соединенное Королевство боролось, чтобы заполучить ее назад, а не просто чтобы ей было «разрешено остаться», как говорил смазанный штамп в ее паспорте. Джин знала, что тысячи отчаявшихся людей преисполнились бы радости от такого «разрешения», но она, в свою очередь, отдала Англии часть своей жизни с двадцати с чем-то до сорока пяти лет; она здесь училась, вышла здесь замуж, родила ребенка и воспитала британскую дочь. Она работала, платила налоги и на протяжении двух десятилетий вела колонку, внесшую вклад в здоровье нации, и теперь ей хотелось, чтобы здесь жаждали ее присутствия, а не давали разрешение. Для предположений и двусмысленностей не было времени. Что, если этот остров отстранялся от нее так же, как это недавно проделал Сен-Жак?

Внутри терминала Хаббарды зашагали по длинному проходу, где тяжелый багаж стал не только отрывать им руки, но и выворачивать плечи и напрягать спины. Какое-то представление о продвижении вперед в аэропорту давала только электрокара, самоуверенно гудящая тележка, спешившая через поток пассажиров, юный водитель которой с торчащими во все стороны волосами избегал взглядов усталых пожилых людей, нуждавшихся в помощи. Поспешая за Марком, Джин смотрела наружу, на похожие на молочные пенки облака, тонким слоем разлившиеся по небу, покрывая собой его голубизну. Это она помнила: к полудню лучшая часть дня в Англии оказывается позади. Можно ли это считать интуицией, приведшей ее сюда? Нет. Она рассорилась с задиристым, не дающим спуску солнцем.