Привилегия десанта

Нахлобучив противогазы, по сыпучему песку а–ля Сахара бежим на перехват «турецкого десанта». В противогазах много не поговоришь, но уже через пару километров знали, какая зараза сегодня совершила проступок, равный измене Родине, засунула в тумбочку остатки маминой посылки или поставила туда неуставные носки. Ещё через пару километров ротный разрешал снять противогазы и мы, из которых текли сопли и слюни со всех щелей, с удивлением обнаруживали, что ни Грачёв, ни Лебедь даже толком дыхание не сбили. Как бы даже с огорчением до нас доводили, что 2–я рота, наши сокурсники и постоянные конкуренты, «пока мы чесались» уже успешно турецкий десант разгромила, поэтому «Кругом, в расположение бегом марш!». Прибежали. «Разойдись»… И никаких объяснений и душеспасительных бесед, не маленькие, сами должны допереть. Естественно, находили «распространителя инфекций» и, зажав его в проходе между кроватями и тумбочкой, доходчиво объясняли неправоту, аморальное поведение и нравственное разложение.

Между собой мы командира называли «Паша», но это никак не сказывалось на его авторитете. С нами всё ясно, но мы видели и ощущали на собственной шкуре, что наш ротный уважаем командованием и преподавательским составом училища. Он был заражен бациллой соревновательности и как хороший спортсмен не любил проигрывать. Эта бацилла потихоньку овладела всей ротой и осталась в нас на долгие годы. Везде и всюду мы старались быть первыми. Киевское «Динамо» могло проиграть «Арарату» финал кубка СССР, сборная Союза могла не попасть на чемпионат мира, но это всё были мелочи жизни по сравнению с тем, что наша 1–я рота могла что–то проиграть 2–й!!! Это было крушение цивилизации, последний день Помпеи…

В роте Грачёв был гроза–командир. По его вызову в канцелярию некоторые вползали на полусогнутых, а выйти могли иногда только с помощью дневального. За пределами роты — это был отец, отстаивающий интересы своего курсанта, не взирая на лица и ранги. Того самого курсанта, которого полчаса назад он рвал в канцелярии, как попугай газету, на совете училища отстаивал, как родного сына. Однажды, перед самым уходом в войска на должность комбата, он, как бы извиняясь, сказал мне:

— Представлял тебя на Ленинскую стипендию, но не получилось. Добьюсь на следующий год.

И добился бы. Слово он держал. Мы это знали…

Сейчас предстояло узнать и всей нашей 103–й Гвардейской воздушно–десантной… Как–то к Павлу Сергеевичу не липла армейская мудрость, что первый год полк командует командиром, второй — никто никем не командует и только на третий год командир командует полком. Он уже блестяще откомандовал в Афганистане отдельным 345 полком, а сейчас взялся за дивизию. Месяц не прошёл, а вон как по стеночкам ползают!

* * *

С третьего захода мы с Серёгой всё–таки взяли нашу Сапун–гору под названием Паймунар. Очередной раз я рассказал бойцам, как им и всему нашему батальону сказочно повезло, что в него пришёл такой опытный боевой офицер. Перечислил его подвиги и награды. Гвардии капитан Капустин, ни грамма не смущаясь, стоял рядом и кивал головой, да, мол, я такой. Мне кажется, ему просто понравилось, как я его представил на первой заставе, поэтому он заставил меня объехать все остальные и повторить одиннадцать раз. А мне и не жалко, потому что всё было правдой. Но каждый день 50–60 километров по грёбаному цементу — это был явный перебор! Он бы ещё попользовался мной, только командир полка, к которому я переходил командовать батальоном, заподозрил меня в саботаже и пожаловался комдиву.

Через день я полной грудью уже дышал шахджойской пылью. Не скажу, что она сильно отличалась от кабульской, не знаю, в чём именно, но разница была. Серёга напоследок так меня ею накормил, что не спутаю ни с какой другой. Одного не пойму, почему за всё это он, зараза, до сих пор не проставился?!

Облом

Неприятности делятся на крупные,

то есть на наши собственные,

и мелкие, то есть чужие.

Юзеф Булатович

Я шёл на заставу со стороны духов. По минному полю. Не от большого ума или лихости, а из тупого желания внезапно проверить службу. Что я, днём при ясном свете растяжки не рассмотрю! Зато выйду, откуда не ждут! Вот одна, переступаю, а взгляд по проволоке на мину. Торчит, родимая, на колышке под кустом верблюжьей колючки. Куст жёлтый, а мина какая–то неприлично зелёная. Вот ещё одна… Задираю ногу, и внутри что–то оборвалось. Этот грёбаный кабыздох таки увязался за мной с 3 заставы и, демонстрируя собачью преданность, непрерывно виляя хвостом, бежит следом.

— Стояяяять!!!! Назааад!!!