Признания Ната Тернера

Подобно моему сентиментальному и чересчур мягкосердечному братцу, — продолжил Бенджамин, — я тоже против института рабовладения. Богом клянусь, мне жаль, что рабы появились на этих берегах. Вот если бы изобрести какую-нибудь такую паровую машину, чтобы окучивала кукурузу и валила лес, еще одну, чтобы дергала сорняки, другую, чтобы пахала поле и резала табак, да к ним еще одну огромную умную машину, чтобы, пыхтя, бродила по комнатам и зажигала свечи и лампады, чтобы убиралась в доме и так далее...

Священники с готовностью рассмеялись, младший — хихикая в кулак, доктор Баллард негромко пофыркивая, да и сам Бенджамин присоединился, после чего продолжил, глядя со снисходительной усмешкой и по-прежнему дружелюбно и по-семейному держа руку на плече брата. Неодобрительная гримаса все же не сходила с лица маса Сэмюэля, хранящего при этом некое весьма слабое подобие застенчивой улыбки.

Или такую машину, вот, придумал! — несло Бенджамина дальше, — чтобы, когда хозяйка дома приготовилась к вечернему выходу, эта машина запрягла бы кобылу, подала коляску к парадному крыльцу, каким-нибудь своим невероятным механическим устройством помогла леди взобраться на сиденье, сама села рядом, и — но, Савраска! — пустила бы лошадку в галоп по полям и перелескам. Вот изобретите машину вроде этой, я скажу да! К тому же она не проест все, что вы заработали, не будет врать, дурить вас и обкрадывать, то есть от нее будет настоящий толк, не то что от этих — один слабоумный, другой еще тупее, да и на ночь ее можно будет просто запереть в стойле вместе с насосом и прялкой “Дженни”, не боясь, что среди ночи она встанет и смоется с призовым гусем или самым жирненьким поросенком, а когда она отслужит свое и перестанет приносить пользу, вы сможете ее выбросить и купить другую, а не останетесь с никчемным старым пнем на руках, да вас же еще и совесть замучит, если не будете покупать ему башмаки и давать по мешку кукурузы и бочонку патоки в месяц, пока он не доживет лет, этак, до девяноста пяти. Хо! Изобретут машины вроде таких, как я обрисовал, и в тот же миг, едва лишь хоть одна окажется у меня в руках, я со вздохом облегчения скажу: “прощай, рабство”! — Он секунду помедлил, отхлебнул из бокала, потом говорит: — Излишне пояснять, джентльмены, что в ближайшем будущем я не предвижу появления такого механизма.

На короткое время общество погрузилось в молчание. Доктор Баллард продолжал тихонько пофыркивать. Пение мисс Элизбет смолкло, и теперь в сгущающихся потемках слышался лишь жалобный писк комаров, усмиряемых облаком темного дыма, да где-то по соседству раздавалось настырное нытье “скорбящего голубя”, унылые прерывистые вздохи — аыа... аыа... аыа, похожие на жалобы сонного больного ребенка. Доктор Баллард резко положил ногу на ногу и сказал:

Что ж, из общего тона вашей речи, мистер Тернер, я заключаю, что — как бы это сказать? — что вы считаете институт рабства чем-то... ну, в общем, чем-то, что мы должны принятв. Я правильно трактую вашу мысль? — Поскольку Бенджамин сразу не ответил, а по-прежнему с кривой мечтательной улыбкой взирал сверху вниз на маса Сэмюэля, священник продолжил: — Если я верно улавливаю, вы только что высказали убежденность в том, что негры весьма далеко отстают от нас — я имею в виду белую расу — в моралвном аспекте, так что для их же, гм, собственного блага, возможно, было бы лучше держать их в состоянии некоего, гм, благотворного подчинения, так? Иначе говоря, не может ли быть так, что рабство, возможно, наиболее, так сказать, разумная форма существования такого народа? — Он выждал паузу, потом сказал: — Проклят Ханаан; рабрабов будет он у братвев своих. Бытие, девятая глава, стих двадцать пятый. Что ж, Архипастырю не совсем чужда и такая точка зрения. Что же касается меня...

Но тут он замешкался, запнулся, снова умолк, и на веранде воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом кресел. Словно умчавшись мысленно куда-то вдаль, Бенджамин стоял молча и только с нежностью глядел сверху вниз на маса Сэмюэля, который в обступающей тьме сидел недвижно и скромно посасывал трубку, храня вид удрученный, напряженный и обиженный. Он дернулся было что-то сказать, но передумал и промолчал.

Наконец, Бенджамин поднял взгляд и говорит:

Взять хотя бы маленького раба вроде вон того...

Я даже не сразу понял, что речь идет обо мне. Движением руки он указал на меня, развернулся на месте, вслед за ним повернулись и остальные, и в меркнущем свете я почувствовал на себе множество глаз. Ниггер, негр, черномазый — это да, но прежде я никогда не слышал, чтобы меня называли рабом. Помню, как мне было неловко под их молчаливыми задумчивыми взглядами, я чувствовал себя нелепым и нагим, раздетым до самой своей голой черной плоти, внутри стало пусто, и эту пустоту наполнил противный озноб, будто ледяной воды в меня налили: Да, я ведь раб.