Призрак Томаса Кемпе. Чтоб не распалось время

Леди из белого мрамора в одеянии со множеством складок сидела, откинувшись, на мраморной кушетке, а на коленях у нее лежал мальчик лет десяти в ночной рубашонке. Выражение лица у него было просто ангельское, глаза закрыты, и на лбу вился локон мраморных волос. Подойдя ближе, Мария увидела, что леди плачет мраморными слезами. Вокруг нее теснились пухлые херувимы и тоже плакали.

— «От скорбящей матери. Вечная память», — прочитала миссис Люкас. — Какой кошмарный памятник!

Она отошла в сторону и начала разглядывать купель.

— А мне нравится, — возразила Мария, но так тихо, что никто бы не услышал.

У нее навернулись слезы, но не горькие — так обычно плачешь от грустной книги. Ей самой иногда хотелось умереть рано. В минуты крайнего негодования на родителей она лелеяла мысль о том, как они будут рыдать над трогательно-маленьким (но невероятно прекрасным) памятником на огромном кладбище и сожалеть о том, что были с ней так жестоки.

Миссис Люкас уже выходила из церкви, и Мария оторвалась от мраморной леди и пошла за ней. Они зашагали к полю за конюшнями, откуда доносились возбужденные голоса, и оказались на рыцарском турнире. Из переднего ряда им замахал Мартин. Мария встала возле него, а миссис Люкас отправилась на поиски остальных членов семьи.

Рыцарский турнир 1975 года не сильно напоминал средневековый. Копья заменили деревянными палками, окрашенными серебряной краской, и когда рыцари сходились, то вместо горячего звона оружия раздавались лишь глухие удары. Доспехи тоже выглядели на редкость картонно и театрально, сводя на нет героические усилия придать вымпелам и знаменам как можно более убедительный вид, чтобы зрелище получилось хотя бы красочным. К тому же некоторые лошадки и пони, которых затащили на тяжелую работу, изжевали сбруи и подпортили эффект. А вот сам турнир разворачивался весьма драматично, так как рыцарям приходилось одолевать не только противников, но и кротовые кочки. Несколько рыцарей свалились с коней, и настроение публики сразу поднялось; один раз даже потребовалась медицинская помощь; было сломано два копья, пара лошадей отвязалась, и из толпы непрестанно раздавались ободряющие выкрики, пока наконец не объявили двух участников, набравших максимальное количество очков, — они и должны были сойтись в решающем поединке.

— Как ты думаешь, он завоюет Даму Сердца? — спросила Мария. — В старые времена за это сражались.

— Теперь уже нет, — ответил Мартин. — Скорее всего ему дадут бутылку виски. На что ему Дама?

Соперники заняли позиции на разных концах поля. Они должны были съезжаться, набирая скорость, как два поезда, идущие навстречу друг другу по одной колее (не считая объезда кротовых кочек), и тот, кому первому удастся нанести удар копьем (а такой удар при любом раскладе выбивал противника из седла), выйдет победителем. Несколько схваток закончилось безрезультатно: либо рыцари промахивались, либо непослушные лошади уносили их в сторону — толпа была разочарована.

— Ставлю на красного, — сказал Мартин. — В прошлый раз его лошадь шла по прямой. Ну, Джеймс, прекрати елозить.

— Хочу к маме.

— Тогда иди и ищи ее.

— Меня тошнит.

— Ну и иди к маме.

— Я ее не найду. Ты поищи.

— Сейчас тебе.

Джеймс заревел. Вдалеке рыцари начали уверенное наступление рысью, переходящей в легкий галоп. Довольная публика уселась смотреть.

— Хочу к маме…

— Да заткнись же ты, — сквозь зубы процедил Мартин. — Смотри, Джеймс, смотри на лошадок.

Рыцари уже находились в двадцати-тридцати ярдах друг от друга и сближались строго по прямой с копьями наперевес. Схватка обещала быть интересной. Ой, пожалуйста, молилась Мария, пусть никто не поранится, особенно лошади, даже если кто-то и упадет, пусть он не ушибется, потому что…

— Вон мама! — вскрикнул Джеймс, показывая пальцем.

На другом конце поля действительно стояла миссис Люкас — их разделяла арена и заградительные веревки.

— Тсс, — зашипел Мартин. — Фэнс! Вот это да!

Обе лошади шли ровным галопом.

— Мама! — крикнул Джеймс и ринулся вперед.

Четырехлетние дети, если захотят, могут двигаться гораздо быстрее, чем можно предположить. Джеймс поднырнул под веревку, и, прежде чем Мария с Мартином успели опомниться, он уже стоял посреди поля, примерно там, где должны были сойтись всадники.

— О Боже… ребенок! — воскликнул кто-то рядом.

Мартин закричал и нырнул под веревку вслед за Джеймсом, а Мария зажмурилась, и под закрытыми веками поплыли картины — такие же страшные, как те, что она, конечно же, увидела бы, открыв глаза. Так она и стояла, зажмурившись, и слушала звуки смятения и топот копыт, и у нее засосало под ложечкой. Нет, это неправда, подумала она. Это сон, кошмар, и я скоро проснусь.

Она открыла глаза.

Посреди поля толклись люди, а поодаль на лошади сидел всадник и натягивал поводья; у столба между двумя веревками стояла другая лошадь. Еще она увидела Мартина. И его мать, бегущую с того конца поля. И Джеймса — он держал кого-то за руку и с удивлением глядел на всю эту суету.